Эта хрестоматийная опера долгие годы держалась в репертуаре театра, но после его реконструкции было решено не возобновлять прежний спектакль, а сделать новый. Анонсировали амбициозный проект – возрождение постановки Станиславского (1922), которая за восемь десятилетий бытования в театре его имени пережила не одно поколение исполнителей и публики, а в 2001-м была, как казалось, окончательно сдана в архив. О реинкарнации некоторое время поговаривал петербургский Михайловский театр, но проект так и остался неосуществленным, и вот «влить новое вино в старые мехи» попытался Дмитрий Бертман. Однако при заявленном «возрождении» от постановки Константина Сергеевича остались «рожки да ножки» – точнее, лишь античный портик с четырьмя белыми колоннами, являющийся ее неотъемлемым символом. Трудно говорить о спектакле времен самого Станиславского: из ныне живущих его не видел никто. Но то, что продукт «Геликона» совершенно не похож на постановку, с которой в начале этого века распрощался МАМТ, может подтвердить, кто угодно, ибо он еще свеж в памяти, к тому же существуют его видеозаписи.

Открывается занавес, и чисто внешне – вроде бы все то: Татьяна и Ольга музицируют у открытого окна, Ларина и няня дремлют под их рулады на ступеньках барского дома, на всех героях – костюмы 30-х годов позапрошлого века, то есть в точном соответствии с Пушкиным – Чайковским – Станиславским (замечательная работа Ники Вылегжаниновой), золотая осень напоминает о себе свисающей с колосников роскошной веткой и парчовым задником. Но это, конечно, обманка, и Бертман не был бы Бертманом, если бы не сказал своего слова в «реконструкции». Рисунки ролей героев – все новые, они имеют мало общего с нашими представлениями о классической (пусть не Станиславского, любой классической) интерпретации. Поведение персонажей полно «ужимок», мало соответствующих нравам хоть и провинциальных, но все же дворян: чего стоят бесконечно кривляющиеся сестры Ларины, передергивающая плечиками, пританцовывающая помещица и постоянно издевательски улыбающийся Онегин! Утрирование комических элементов даже там, где они вовсе не предусмотрены авторами оперы, заполонило собой первые пять картин спектакля. В трагической сцене дуэли тоже есть свой клоун: эта функция отдана мимическому мсье Гийо, секунданту титульного героя… Тем самым ярко проявила себя так любимая в «Геликоне» эстетика капустника, выраженная тяга к гэгам и «приколам», поэтому наиболее гармоничный эпизод постановки – это явление мсье Трике на ларинском бау. Здесь было «все на месте», всего в пору. Лирико-романтический же дух в очередной раз изгнали, заменив безудержным оригинальничаньем: пьяных крестьян или Гремина в инвалидной коляске, как в прошлой геликоновской версии, все-таки не было, но и пушкинского в этом спектакле не оказалось ничего, несмотря на «аутентичную» сценографию (художник Вячеслав Окунев).

Самый экстравагантный ход постановщиков (вместе с Бертманом это еще и Галина Тимакова) ожидал публику в третьем акте. Если у Георгия Исаакяна в недавнишней «Богеме» в «Новой опере» Мими умирала тридцать лет, то Татьяна Ларина, судя по всему, узнала секрет эликсира долголетия Элины Макропулос из оперы Яначека, с успехом шедшей в «Геликоне» и, в отличие от скупой гречанки, щедро поделилась им со всеми окружающими. Судя по костюмам (нэпманские одеяния в шестой картине), между убийством Ленского и греминским балом прошло около ста лет, а вся почтенная публика на сцене жива-здорова и даже ничуть не постарела. В финале же на Татьяне платье и вовсе из гардероба Лукреции Борджиа: наверное, авторы спектакля хотели подчеркнуть таким образом вечность затронутых в опере тем, но, кажется, добились совсем других эффектов – сюрреалистического и комического одновременно.

Реконструкция мыслилась именно как воссоздание театрального продукта, про редакцию музыки официально ничего не говорилось. Но когда перед началом спектакля пропагандисту «Чайковского без ретуши» музыковеду Полине Вайдман вручили диплом Ассоциации музыкальных критиков, возникло ожидание чего-то новенького и в звучании. И оно не замедлило себя проявить в виде непривычно растянутых темпов, неожиданных акцентов у солистов и нехрестоматийных завершений некоторых картин. Впрочем, хор и оркестр театра под управлением молодого маэстро Валерия Кирьянова с задачами вполне справились.

Вокальное наполнение по большей части не огорчило. Ясное и звучное сопрано Ольги Толкмит идеально подошло партии Татьяны, если бы не волнение и забывчивость певицы, путавшей не раз значительные куски текста. Игорь Морозов на этот раз взялся за партию по голосу (Ленский), спев своего героя красивым, насыщенным звуком. Убедителен был Онегин Алексея Исаева: ровный и крепкий голос уверенно справился и с лирикой, и с драмой. Хит-ария Гремина в исполнении Алексея Тихомирова была больше похожа на доклад на партсобрании, нежели на исповедь, зато море комического обаяния и одновременно красивый, итальянский звук продемонстрировал Дмитрий Пономарев в партии Трике.

Фото Антона Дубровского: А. Исаев (Онегин), О. Толкмит (Татьяна)