ЭЙ ТЫ, 
СИДЯЩИЙ В ЗАЛЕ! 

Открыть свой личный счет на Зальцбургском фестивале спектаклем Jedermann («Имярек», или «Каждый») – это святое. Пусть даже любовь организаторов к этой пьесе символиста Гофмансталя объяснима только традицией, начавшейся в 1920 году. Притча о покаянии богача в шелковом халате с павлинами перед лицом Смерти играется под звездным небом прямо у портала кафедрального собора, под естественный колокольный звон.

Большой белый занавес бьется по ветру. Екает сердце, когда вдруг является Смерть в длинном плаще на голое тело, на котором вытатуирован скелет. В остальном же многословное действо занудно, как сама нравоучительность.

Jedermann не может вызвать иных чувств, кроме одобрения – а) неоспоримой идеи «Всего с собой в могилу не утащишь» и б) удачных попыток обыграть замкнутое пространство площади: из открытых окон кругом невидимые голоса взывают эхом: Jedermann!.. – то есть «Эй ты, вон там сидящий, каждый из тех, кто в зале!..».

Самое же примечательное для зрителя слушающего – работа ансамбля солистов Ensemble 013 (музыкальный руководитель постановки – Мартин Лоу). Своей витальной силой они встряхивают зал, тыкая его лицом в современность, конечно, действеннее, чем заунывный колокол. Ансамбль был создан под местные проекты четыре года назад (скрипка, альт, виолончель, флейта, гобой, тромбон, туба, перкуссия и т.д.), и сразу не поймешь: это классика? джаз? балканская бесиловка?

Красный свет, дымы, разверзается пасть преисподней… Но где же, где жирные сценические чудеса при сегодняшних-то возможностях? Потом благодарно понимаешь: постановщики Брайан Мертес и Джулиан Кроуч тщательно соединяли лобовое моралите мистерии с привычными звуками Зальцбурга, реющими в воздухе, и современным духом раскрепощенных мультиинструменталистов, лавирующих между стилями.

На следующий день заглянула в сам собор, чтобы найти купель, где крестили Моцарта. И оказалось, что звуковой быт Зальцбурга – это не только постоянные колокольные звоны в несочетаемых ритмических конфигурациях, цоканье лошадей, катающих туристов, шарманка у памятника Моцарту. А кое-что посерьезнее.

…Собор был полон прихожан, поющих по листочкам с нотами. Простые мелодии – «На небе Царица небесная, аллилуйя» – подтягивали всем миром. И вдруг сверху грянул хор, поющий нечто прекрасное. Неужели тут всюду мерещатся следы Моцарта?.. Орган, оркестр, хористы, чистое сопрано Александры Замойской, фуга в конце концов – звучало нечто незнакомое, но из ряда вон выдающееся.

Выяснилось: то был Йозеф Гайдн! Мариацельская месса в день Вознесения Девы Марии. Разве не трогательно это прикладное использование музыки величайшего композитора!

«АИДА», СМУГЛАЯ ЛЕДИ КОМПРОМИССОВ 

Козырной картой фестиваля считалась «Аида» Верди в постановке прогрессивной иранской фотохудожницы Ширин Нешат. Но если достоинства ее фоторабот неоспоримы, то, впервые взявшись за оперу (да еще за какую!), она увязла в статичности. Вплоть до того, что все эти жрецы, полководцы и просто древние бюрократы сидели и стояли стройными рядами, как казаки в дореволюционной фотомастерской. Мечталось, чтобы какая-нибудь авангардная птица вдруг влетела наконец в убогий белый пенопласт – это неуклюжее пространство их построений – и, ударив щучьим хвостом, смела бы столь неудачную партию в шахматы.

Разве что талантливая художница Татьяна ван Вальсум облачила полчища царских прихлебателей в причудливые униформы с элементами ритуальных одежд священников разных религий, народов, племен. Шикарным погонам военачальников позавидовал бы и Каддафи! Все это можно было бы до бесконечности разглядывать в бинокль, если бы не Аида, которую впервые в своей карьере пела Анна Нетребко.

Зачем спорить, хуже или лучше стал у нее голос, и точно ль хороша у нее школа, и стоило ли ей по советской традиции вампучно красить лицо «эфиопским» тональным кремом. Ведь сценически спектакль держался на ней, абсолютной звезде. Прочь все разнотолки: она показала себя не только великой певицей, но и выдающейся актрисой, целиком уходящей в образ.

И потому не воспринимается в спектакле ни спекулятивная тема «беженцев» (плененные эфиопы), ни тема конфликта цивилизаций. Есть только Нетребко – то страстная, то благородно сдержанная, то почти потусторонняя в финале, когда от ее женственного, почти затихающего голоса бегут мурашки.

Не испортил этого удовольствия красавец-тенор Франческо Мели (Радамес), певший предельно искренне, заставляя зал поверить, что он – тот самый единственный возлюбленный Аиды теперь уж точно до гроба.

Однако второй подлинно равновеликой фигурой Анне стал Риккардо Мути. Он уверенно, образцово, с симфонической обстоятельностью и строгостью, с классическим накалом страстей вел Венский филармонический оркестр. Таким музыкальным гуру позволила ему быть постановка, где певцы, предоставленные самим себе, частенько застывали, как грибы на поляне.

НА ШАГ ДАЛЬШЕ 
ОТ ШОПЕНА 

На концерте великого итальянского пианиста ХХ века Маурицио Поллини зал Большого фестивального дворца снова забит до отказа. Много юных слушателей, приведенных бабушками и дедушками. Малышам капельдинеры приносят дополнительные подушки.

Поллини – пианист серьезнейший. Никакой позы, никаких прикрас.

В обоих ноктюрнах (соч. 55) и Баркароле Шопена крошечные колебания темпов и идеальная педаль обозначили недосягаемый уровень мастерства. Однако си-минорная Соната, несмотря на умнейшее голосоведение, пианисту уже не поддается: финал ему, видимо, было трудно играть физически.

Зато образные пьесы второй тетради Прелюдий Дебюсси прозвучали свежо, не требуя, как Шопен, «гибели всерьез»: у маэстро достало фантазии преподнести их в изысканно-авангардной манере.

Бисовое Третье скерцо Шопена вернуло к печальной правде: категоричные октавы завершающих тактов Поллини играл на пределе сил. Овация японских меломанов в первых рядах, подхваченная партером, выглядела нелепо.

БОРОДАТЫЕ РУЛАДЫ 

Кто спорит, что Чечилия Бартоли – подлинный бриллиант. Когда-то в Москве она, сверкнув глазами, засмеялась в ответ на комплименты: «Бриллиант – это же бывший алмаз. Чтобы добиться прозрачности, волшебной игры оттенков – его надо долго огранивать!».

С тех пор она, великая труженица, выросла несказанно. В «Ариоданте» Генделя (режиссер Кристоф Лой, зал «Дом Моцарта») Бартоли в заглавной брючной роли бородатого принца-рыцаря носится по сцене, стройная в высоких ботфортах, то сияя от счастливой любви, то страдая от нее – и все это безукоризненно озвучено! Глаза сверкают еще ярче, жизнь хлещет из нее, а голос на сцене подвижен настолько, что это кажется невероятным. И она еще успевает, почти шипя, утрировать звук «с»!

С певицей работает барочный оркестр «Княжеские музыканты» из Монако. Энергичная увертюра обещала много радостей; но за четыре часа ансамбль несколько скис. И опера в какие-то моменты стекленела и казалась бесконечной. Хотя в постановку насованы и элементы ХХ века, и забавные танцы. Или вот хорошо выпивший Ариодант поет, едва стоя на ногах (Бартоли – блестящая комедийная артистка). Партию симпатичного Лурканио неожиданно исполнил тенор Роландо Виллазон с такими же сияющими глазами – беда только, что исторически достоверная манера ему не дается (да и вряд ли он будет ее осваивать).

Кстати, заметила: режиссеры научились обыгрывать бесконечные фиоритуры. Так, Далинда издает звуки удивленно, ощупывая налитые мышцы атлета; можно петь, изображая всхлипывания, но наиболее естественно на этом вокальном приеме удается смех!

Еще заметила: у женщин аутентичное пение чище: наверное, они более настойчивы в огранке алмазов.

Верить ли во всю эту ахинею, положенную Генделем на музыку? Но Бартоли так чувственна и заразительна, что зритель обманываться рад!

БОСХ МЦЕНСКОГО УЕЗДА

Некоторые австрийцы вместо «Мценск» говорят «Мженск». Действительно, какая им разница? Великая, до сих пор прескандальная опера Шостаковича говорит об одном: в беспросветной провинции тоска безысходна вплоть до зверств.

Как же в постановке Андреаса Кригенбурга пьют! Сергей, едва выходя на сцену, – прямо из горла, да и Зиновия Борисовича он добьет бутылкой. А Зиновий Борисович и сам хлещет стаканами. И редко кто из работников не появляется, зажав в кулаке горлышко горькой… Как они работают – мы не знаем. Видим только, что пьют да трахаются…

Режиссер отстроил спектакль с подробностями, которых фатально недоставало в «Аиде». Мельтешня в хозяйстве Измайловых сродни ожившим картинам Босха – знай разглядывай, что там по углам (сценограф Харальд Б. Тор).

Убожество заострено до предела, а музыка величайшая. О схождении ли в ад? О восхождении ли на Голгофу? Чувства и мысли взбудоражены, когда за пультом великий маэстро: венскими филармониками дирижировал Марис Янсонс. «Леди Макбет» – едва ли не лучшая вещь в его репертуаре. Может, он последний, кто держит подлинный стиль Шостаковича – недаром на спектакле в Зальцбурге была замечена вдова композитора Ирина Антоновна.

Смачные образы создали русские артисты: потрясающий Дмитрий Ульянов (Измайлов-отец, не расстающийся с хлыстом), колоритный Максим Пастер (убогий Измайлов-сын), сыгравший на нерве Андрей Попов (Задрипанный мужичонка), раскованная Ксения Дудникова (Сонетка). И даже крошечную роль Учителя, интеллигента не от мира сего, тонко исполнил Василий Ефимов – надев круглые «очки Шостаковича».

Не повезло лишь в одном: Нина Стемме, исполнительница Катерины, заболела, а срочная замена не была равноценной. Но нет норовистой Катерины – впустую пошел напор наглого самца Сергея (яркий тенор Брэндон Йованович) – вот и пропала интрига…

В режиссуре покоробило лишь одно: разорение измайловского хозяйства плавно переходит в картину шествия каторжников – ссыльные подбирают матрасы, которые летят из окон, сворачивают их и несут наподобие скатки. Ах, кабы русские каторжники да шли бы по этапу с матрасами!..

В следующем году Янсонс, вероятно, продирижирует в Зальцбурге «Пиковой дамой» с Нетребко в роли Лизы. Интрига невероятна.

В ПОГОНЕ ЗА «ТИТОМ» 

Говорят, что на открытии фестиваля особого ажиотажа на спектакль «Милосердие Тита» не наблюдалось. Что же случилось? И почему к середине августа билетов в зал Фельзенрайтшуле (конный манеж, вырубленный в XVII веке в скале) было не только не достать, но и журналистам отказывали в аккредитации?

Оперу Моцарта поставил Питер Селларс с международным составом. Все остальные восторги крутятся вокруг дирижера Курентзиса, создателя и дирижера оркестра и хора musicAeterna, базирующихся в Перми. Название этого русского города в Зальцбурге теперь запомнят навсегда. Ведь музыканты дали еще и несколько аншлаговых концертов!

А «Тит», написанный Моцартом впопыхах (кто-то злостно попридержал сообщение о заказе) по случаю коронации Леопольда II королем Чехии, – не самый вдохновенный его опус. И режиссер с дирижером не преминули смело заявить, что дадут Моцарту второй шанс (!).

Пробравшись в зал зайцем исключительно благодаря пресс-службе Перми (есть такое волшебное русское слово «провели»), заболтав охрану театра байками о Путине, погрузилась прежде всего в музыку: звучание с первой же ноты абсолютно, безукоризненно! Недаром на репетиции Теодор Курентзис употребляет термин «суперточно».

А вот концепция спектакля безукоризненной, естественной не показалась. Скорее конъюнктурной. И здесь, как в «Аиде», толпа беженцев. Но дело в том, что Марианн Кребасса, яркая французская певица, чей Секст (а не Тит) ненароком – благодаря мощному дарованию – оказался в центре всеобщего внимания, так и вызывает бурные симпатии. Не могу понять, зачем я должна сопереживать злостному террористу, всего лишь идущему на поводу у возлюбленной. Изначальная фальшь оперы, призванной воспеть благородного, всепрощающего правителя (где они? в наших снах?), пожалуй, только подчеркнута.

Хотя четыре виртуозки барочного пения – помимо Кребасса, это Голда Шульц (Вителлия), Кристина Ганш (Сервилия) и Жанин де Бик (Анний) – работают так, что захватывает дух.

Для исполнения лучшей в опере арии Parto («Я уезжаю»), которую поет Секст, Моцарт специально выписывал из Вены кларнетиста Антона Штадлера; здесь рядом с блистательной Марианн Кребасса на сцене Флориан Шюле, альтер эго Секста, его поющая душа – и, может быть, это лучшая находка в спектакле!

Хотя очень хороши и вставные эпизоды: по мнению постановщиков, опере в оригинале явно не хватало мощных вершин-подпорок. Располагая отлично вымуштрованным, но гибким хором, дирижер добавил части Большой мессы до минор. Так, Kirie в начале второго действия очень на месте, как и «Масонская траурная музыка» в финале (в переложении для хора). Террористы же (эпизод, целиком придуманный Селларсом) мастерят свои шахидские пояса под вставную до-минорную фугу.

Все бы хорошо, но нашлась и ложка дегтя: иногда продолжительные вставные фрагменты, звучащие на рафинированном пиано и даже пианиссимо (в оркестре и хоре), длятся мучительно нескончаемо. Дирижер, наслаждаясь звучанием и собственной работой, словно теряет ощущение сценического времени, которое не прощает таких промахов.

ПРОЛЕТАРИЙ УМСТВЕННОГО ТРУДА СРЕДИ БУРЖУА 

Является ли Зальцбургский фестиваль «эпицентром необыкновенного и выдающегося в искусстве», каким мечтают его видеть организаторы? Или ярмаркой тщеславия очень состоятельных людей, выгуливающих наряды на его статусных событиях? Что перевешивает?

Поражает такая картина: перед началом спектакля каждый день вдоль фасада Большого фестивального дворца стоят дамы и господа почти сплошь в черном, в бабочках и жемчугах, потягивая вино из бокалов. Встречаются и пары в национальных альпийских костюмах: она – в дирндле, цветном сарафане с затянутой талией и квадратным вырезом, рукава фонариком; он – в традиционном пиджаке с цветными лацканами и металлическими пуговицами, а если уж и в ледерхозе – кожаных штанах до колена, то и вовсе похож на случайно затесавшегося в театральную среду охотника!

А на другой стороне улицы такое же количество зевак-простолюдинов наблюдает за бомондом, как за кинозвездами на красной дорожке «Оскара»!

На личном опыте убедилась, что посещение статусных мероприятий фестиваля для многих буржуа оказывается ритуалом. В него входят не только дресс-код, но и сама церемония приезда и отъезда, взаимные приветствия, должные аплодисменты после арии, чинное распивание вина в антрактах, определенная чопорность в общении, умение пропускать неугодное мимо ушей и глаз и т.д.

В какой-то момент сомневаешься: а так ли уж разборчива знаменитая «зальцбургская публика», хлопающая певцам на поклонах не столько за качество исполнения, сколько по ранжиру?

Мои сомнения подтвердились, когда весь зал дружно зааплодировал и закричал «Браво!» Маурицио Поллини после… первой части сонаты Шопена! А ведь это все же более чем известное сочинение.

Другим подтверждением полной заритуаленности поведения стал случай, когда дама, сидевшая сзади меня наискосок, истерично потребовала, чтобы я прекратила делать пометки в блокноте.

— Но я журналист, это моя работа!

— А я пришла оперу слушать, а не в ваш блокнот заглядывать!

Даже веера в холле театра продаются маленькие и черные – не дай бог что-нибудь пестрое с крестьянского рынка!

На самых дорогих спектаклях возраст публики – примерно от 70 и выше. Многих столетних меломанов привозят на инвалидных колясках; еще больше немощных пожилых людей в роскошных костюмах и платьях медленно поднимаются по лестницам на костылях, ничуть того не стесняясь. Говорю об этом с завистью, ибо не знаю, когда настанет время такого благоденствия и в нашей стране…

Буржуазность фестиваля преодолеть заведомо невозможно – кто же тогда будет покупать дорогие билеты? Его статусность основана в конце концов на том, что каждый год сюда стягиваются десятки первых звезд мира!

Но если ничего не предпринимать – ритуал убьет искусство.

Вот какие шаги уже сделаны:

1. Половина билетов находится в нижней четверти ценового диапазона (5 – 105 евро) при высшей планке 450 евро. В этом году удвоилось количество молодежных абонементов: шесть тысяч штук предназначалось для зрителей моложе 27 лет с 90-процентной скидкой! И сейчас уже известно, что на последний фестиваль было продано 97 процентов билетов.

2. Спектакли, инициированные новым руководством, стремятся уловить нерв эпохи. Действительно, не в пику ли чопорному разодетому партеру в «Милосердии Тита» на сцену вываливает куча «беженцев» в современном тряпье «в горошек» и «в полоску» с помойки, и этот «народ» (хор musicAeterna) находится на виду почти все время! Я определенно расцениваю неоднозначную постановку Селларса как вызов, даже просто визуальный, основной, определяющей публике фестиваля:

3. Другой сильный, благородный, хорошо организованный ход – ежедневная вечерняя демонстрация на большом экране на площади Капительплатц видеозаписей лучших спектаклей текущего и прошлых фестивалей. Особенно часто в длинном списке репертуара фигурировала Анна Нетребко, многие ее выступления. Я и сама с превеликим удовольствием послушала под открытым небом «Военный реквием» Бриттена (с ней поет Иен Бостридж; дирижер Антонио Паппано, 2013) и зальцбургскую же потрясающую «Травиату» (с Роландо Виллазоном, 2005). Перед экраном на площади выставляют 700-800 стульев, и свободных мест нет! Ко второй половине августа здесь уже неоднократно показали и нынешнее «Милосердие Тита», и «Аиду»-2017 с Анной Нетребко и Екатериной Семенчук, яркие, наполненные голоса которых органично вписались в тишину близлежащих зальцбургских переулков.

На фото Ф. Шуле (Кларинетте), М. Кребасса (Секст); А. Нетребко (Аида) и Е. Семенчук (Амнерис); Ч. Бартоли (Ариодант); Б. Йованович (Сергей), М. Пастер (Зиновий Борисович), Н. Стемме (Катерина) 

Фото Monika Rittershaus, Thomas Aurin, Ruth Walz