Незаконченную оперу, лебединую песнь основателя жанра оперетты Жака Оффенбаха ставят нечасто, несмотря на бесспорную красоту музыки: слишком уж крепкий орешек. Партитура – до известной степени лоскутное одеяло, впечатляющая, но заковыристая эклектика. Пьеса – запутанная и многослойная: с одной стороны, непростая в постановке, с другой – дающая широкое поле для творчества режиссера. Тем не менее в Сыктывкаре попытались одолеть этот ребус, предложив убедительную постановочную концепцию и сумев разложить по голосам местной труппы непростой, весьма населенный персонажами опус. По заведенной в республиканской опере традиции исполняли его на языке оригинала и вполне справились с задачей.

Главный режиссер театра Илья Можайский прочитал партитуру, с одной стороны, весьма традиционно, то есть нигде не погрешив против идей композитора и либреттиста Жюля Барбье, с другой – пытаясь привнести, и небезуспешно, некоторые новшества, усиливающие философские обобщения о величии творчества, бренности славы, об истинности любви и вечности и всесилии зла. Исследование по закоулкам бессознательного легендарного немецкого писателя – то, что предпринимает Можайский, и то, что находится в полном соответствии с замыслом авторов оперы.

На супер-занавесе в прологе – огромное лицо, во вскрытой черепной коробке – колесики и шестеренки, словно детали часового механизма, они как бы говорят зрителю о том, что все, что с нами происходит, – плод наших же мыслей, все алгоритмы и модели сидят в нашей голове. Сюда же, в открытую черепную коробку, бьют электрические разряды-молнии – импульсы, исходящие извне и способные повлиять на человеческую судьбу. Этот образ – он сам: сложный и мятущийся, талантливый и противоречивый Эрнст Теодор Амадей Гофман, с которым по ходу оперы происходит столько всего необычного, интересного и пугающего.

Открывается занавес, и мы видим сложную двухуровневую конструкцию посреди сцены: этот многофункциональный «монстр» обернется по ходу действия и таверной в Нюрнберге, где буянит затянутая в шипованную кожу молодежь явно нашего времени, и лабораторией полоумного физика Спаланцани, и унылым домом Креспеля, и романтическими лестницами всегда манящей Венеции (сценограф Юрий Самодуров). Такое решение дает возможность быстрой смены мизансцен, что сообщает всему действию кинематографическую стремительность и подлинный динамизм. Общий колорит спектакля весьма темный (художник по свету Нелли Сватова), что соответствует общему настрою произведения. Несмотря на многочисленные музыкальные красоты и наличие комических фрагментов (та же песня о Кляйнзаке, куплеты Олимпии и пр.), все же эта история о душевном надломе поэта, о метаниях, разочарованиях и даже страданиях. Словно яркие звезды, в темной гамме вспыхивают выразительные костюмы, придуманные Наталией Кравченко, особенно это относится к женским, сделанным с изяществом и безусловным вкусом.

Как и в прочих, ранее виденных работах Можайского, главная отличительная черта его режиссуры – музыкальность. Нет ни одного движения, ни одной ситуации, не вытекающей из музыки, что по нынешним временам – не такая уж частая добродетель в оперном театре. Кроме того, режиссер заботится и об элементарном удобстве для вокалистов – певческие задачи они могут реализовывать комфортно, что естественным образом отражается на музыкальном качестве сыктывкарской работы.

Своей чисто музыкальной стороной премьера убеждает не меньше, нежели театральной. Не все пока получилось, но в целом заявка на сложный репертуар не выглядит самонадеянной и безрассудной. Маэстро Азат Максутов добивается от оркестра сочного и одновременно гибкого звучания, ни на минуту не забывая, что это французская музыка, в которой по определению должны быть тонкость и изящество. Ему удается собрать воедино оффенбаховскую эклектику (тем более партитуру незаконченную, имеющую множество редакций), провести сквозные драматургические линии, придать единство форме – в итоге мозаика складывается в весьма привлекательную единую картину. Оркестр играет в целом очень достойно и вдохновенно, небольшие помарки погоды не портят. Вполне справляется со своими сложными вокально-игровыми задачами хор театра (хормейстер Наталья Масанова).

Вокально наиболее убедительны исполнительницы женских партий. Кристально чистый острый звук у Анастасии Морараш (Олимпия), которой к тому же очень удается механистическая пластика ее героини. Сочное роскошное сопрано у Елены Аюшеевой (Джульетта/Стелла). Трепетной лирикой наполняет звучание своей героини Елена Лодыгина (Антония). Великолепна Галина Петрова в партии Музы/Никлауса: ее густое меццо звучит одновременно объемно и сочно и в то же время легко и пластично, в стиле французской музыки, а брючный костюм своего андрогинного героя она носит с подкупающей естественностью. Мужской состав показался чуть слабее: Борису Калашникову (Гофман) не хватило совершенства верхнего регистра, а Алексею Петрову (Линдорф/Коппелиус/Миракль/Дапертутто) – актерской харизмы, чтобы прочертить через всю историю столь важную здесь линию преемственности и метаморфоз демонического начала.