Прихотливый цветок модернизма – опера «Соловей» создавалась композитором в России (во многом под влиянием учителя, Римского-Корсакова), но впервые предстала перед публикой во Франции, в Париже, на родине же долгое время была неизвестна. В советскую эпоху «Соловей» пришелся «не ко двору»: несмотря на то, что в основе сюжета лежит широко известная добрая и поучительная сказка Андерсена, ее «музыкальный интерпретатор» Игорь Стравинский десятилетиями негласно считался в СССР персоной нон-грата – во-первых, как эмигрант, во-вторых, как композитор-формалист, чей музыкальный язык далек от «эстетических потребностей советского человека». И хотя после посещения Стравинским Советского Союза в 1962-м отношение к нему самому и его творчеству постепенно менялось, опера «Соловей», в отличие от многих других произведений автора, так и не вошла в активный репертуар.

Всплеск интереса к «Соловью» возник в постсоветской России – за прошедшие четверть века опера неоднократно исполнялась в концертной версии, была поставлена в Мариинском и Пермском оперном, в московском «Геликоне» и ряде других театров. Наконец к заковыристой партитуре решил подступиться Театр Сац: ведь сказка же – значит, точно по формату труппы. А то, что музыка непростая, не страшно – в последнее время здесь сумели освоить самую разную стилистику. Формально трехактную, но по продолжительности весьма камерную оперу (общее звучание около часа) поставили на Малой сцене, прибегнув к редакции (аранжировке) Никиты Мдоянца: он заметно сократил состав оркестра и внес в партитуру пусть незначительные, но все же купюры.

Удивительно, что «Соловей» прилетел в Театр Сац только в его 50-м сезоне, а не раньше: где как не здесь, под сенью Синей птицы, играть оперу о торжестве искусства и красоты над искусственностью и вычурностью, неестественностью и претенциозностью? Да и сама история очень музыкальная, ведь она о пении, о целительной силе музыки, побеждающей саму неумолимую смерть!

Режиссер Татьяна Миткалева погружает зрителей в пучину действа: в круглом Малом зале нет четко определенного сценического пространства, спектакль разворачивается повсюду – в центре зала, на многочисленных помостах по периметру, за спиной публики, в проходах между секторами зрительских рядов. Сценография Екатерины Будниковой также простерлась на весь зал – маленькие зрители и их родители сидят буквально внутри волшебного пространства, оформленного в яркой мультяшной эстетике, сразу дающей понять – это тот самый сказочный Восток, о котором идет речь в «Соловье». В центре стоит огромный золотой не то колокол, не то башня – в урочный час это окажется самим Китайским императором, чья маленькая голова вынырнет из вершины этого конуса и начнет петь. Соловей, как и положено, – серенький и маленький, но без характерных птичьих аксессуаров, скорее это скромная трудолюбивая китаяночка (художник по костюмам Полина Гусева). Искусственного японского соловья изображает балетный артист (Павел Бахвалкин), виртуозно имитирующий механистические движения и облаченный в мертвенно-серебристое, фосфорицирующее, какое-то космическое трико, колером такое же, как и просторный плащ Смерти, да и привезшие его японские послы – явно не из Японии, они посланцы какого-то другого, возможно потустороннего, мира. Их истинная повелительница – лысая, блестящая, закрывающая лик руками, – точно инопланетянка, пугающая и отталкивающая, собственно, каковой и должна быть Смерть. В противовес этой «компании» китайские придворные разряжены словно райские птицы – во все цвета радуги, что до известной степени подчеркивает не только этнографию, но и маскарадность, фальшь того мира, в котором они живут. Действенна и выразительна световая партитура спектакля (художник по свету Сергей Мартынов), создающая нужное настроение в каждом эпизоде. Все это в совокупности делает постановку «Соловья» весьма гармоничным с театральной точки зрения продуктом, а главное – максимально доступным юной аудитории.

Хороший музыкальный уровень дополняет благополучную картину: инструментальный ансамбль под управлением Алевтины Иоффе звучит слаженно и выразительно, переливаясь тембрами и высвечивая нетривиальные гармонии, создавая атмосферу загадочного, чудесного мира сказки. Качественное пение солистов, без которого за «Соловья» и браться не стоит, оставляет приятное впечатление: журчащее сопрано Анастасии Лебедюк без потерь совладало с архисложной титульной партией; крепкий бас Александра Цилинко дал убедительный образ восточного владыки, в момент приближающейся кончины меняя звучание на неуверенное, дрожащее; пленительно поет партию меланхолично-мечтательного Рыбака Вячеслав Леонтьев; у Смерти Маргариты Кондрахиной звучание жесткое и глухое, что усиливает неприятный, но яркий образ.