– Альбина, когда вы осознали себя певицей?

– Петь я любила с детства, но осознание того, что смогу реализовать себя именно в этом качестве, пришло на первых курсах Казанской консерватории, в которую я поступила на факультет хорового дирижирования. Я стала параллельно посещать класс оперного вокала, но в силу кардинально разной специфики одного и другого совмещение оказалось непростым: порой я просто физически не выдерживала двойной нагрузки. И я поняла: надо определяться.

– Как вы оказались в Московской консерватории?

– Учиться в Москве я мечтала всегда. Это сейчас в Казани музыкальная жизнь невероятно преобразилась и расцвела, а тогда, в конце 90-х – начале 2000-х, Москва, несомненно, лидировала. Приезжая в Москву, я посещала Большой театр, Большой зал консерватории и снова и снова убеждалась в том, что хочу учиться именно здесь. В Московскую консерваторию я попробовала поступить после второго курса в Казани, но меня не приняли, сказав, что у меня нет голоса. На следующий год я приехала снова – результат был тот же. И все же я попала в Москву – переводом из Казани после третьего курса. Это было совершенно невероятно! Спасибо настойчивости моего папы и, конечно, Галине Писаренко, к которой я поступила. Я всегда буду благодарна Галине Алексеевне, ведь она единственная на кафедре поддержала мою кандидатуру на перевод в Москву. Именно под ее руководством я окончила также и аспирантуру.

– Для певца важно найти своего главного педагога. Как сложилось с этим у вас?

– Я всегда была в поиске. Первым моим «учителем» оказалась Мария Каллас. Однажды услышав ее запись, я была просто сражена и стала очень много ее слушать. Три года в Казанской консерватории моим педагогом была наша знаменитая оперная певица Зиля Сунгатуллина. Затем неоценимую роль в моем профессиональном становлении, как я уже сказала, сыграла Галина Писаренко. А потом появился Дмитрий Вдовин, с которым я продолжаю заниматься по сей день.

– С ним вы познакомились на одной из Международных школ вокального мастерства, которые он организовывал на базе тогдашнего ГМУ им. Гнесиных?

– Школа в Москве действительно имела к этому отношение, но там наше сотрудничество еще не сложилось. Я попала в эту школу благодаря опять же Галине Алексеевне Писаренко, которая была одним из ее педагогов. После моего участия в мастер-классе Дайаны Золы, тогдашнего директора Молодежной программы Хьюстонской оперы, я получила от нее приглашение на двухгодичную стажировку в США. Она началась для меня в конце 2006 года, а в начале 2007-го в Хьюстон приехал Дмитрий Вдовин. Именно тогда участие в его мастер-классах оказалось для меня невероятно результативным. Он авторитетно объяснил мне, как надо развивать голос дальше и что для этого нужно делать. Вокал ведь – материя сложная, и в плане ее тонкой настройки Дмитрий Юрьевич дал мне очень много: он помог мне будто заново найти свой голос, опереть его на дыхание, поставить технику. Заниматься мы начали буквально за несколько месяцев до Конкурса Чайковского, который состоялся в том же году. Так что моя победа на нем – это и его победа тоже.

– Я хорошо помню ваш триумф. А какие воспоминания остались у вас?

– На самом деле окончательная уверенность в том, что я должна развиваться как оперная певица, пришло лишь после Конкурса Чайковского: первая премия заставила по-настоящему поверить в себя. К тому времени я уже была лауреатом нескольких конкурсов, но этот стал главным, и именно он дал мне путевку в жизнь. Буквально на следующий день после финального гала-концерта мне позвонил шеф вокального департамента Columbia Artists Management и сказал, что через десять дней меня ждет Риккардо Мути на прослушивание на роль Царицы ночи для постановки «Волшебной флейты» в Зальцбурге, которая состоится в следующем году. (Этот влиятельный агент знал меня по Хьюстону и, собираясь на пенсию, в свой последний год работы активно помогал молодым певцам.) Я, толком даже не осознав, что произошло, мгновенно погрузилась в партию.

– Каковы впечатления от работы с маэстро Мути?

– Страшно было лишь первые пять минут: это очень обаятельный и доброжелательный человек, музыкант от Бога, дирижер, который любит певцов и всегда стремится искренне им помочь. Наверное, с его легкой руки, моцартовская Царица ночи стала для меня знаковой, судьбоносной, ведь эта партия ознаменовала не только мой европейский дебют, ставший и дебютом на Зальцбургском фестивале 2008 года. Впоследствии дебюты в ней прошли во многих театрах мира. Среди них – «Ковент-Гарден», «Метрополитен-опера», «Ла Скала» (миланская постановка даже вышла на DVD), «Лисеу», оперы Лос-Анджелеса и Сан-Франциско, Венская Штатсопер, берлинская «Дойче опер», Большой театр. Не было пока Парижской оперы: туда звали, но не вышло по срокам. Там я собираюсь дебютировать в следующем году, правда, в другой опере Моцарта: Констанца в «Похищении из сераля» станет для меня и ролевым дебютом.

– Считаете ли вы знаковой для себя главную партию в «Лючии ди Ламмермур» Доницетти?

– Хотя с партией Лючии в постановке Татарского театра оперы и балета, солисткой которого я являюсь, связаны две важные для меня награды («Золотая маска» и «Casta Diva»), я думаю, что знаковой она только начинает становиться. В феврале этого года я спела ее в «Ла Скала», и после этого многие театры уже зовут на нее. Совсем недавно, в апреле, Лючия была у меня в Опере Лос-Анджелеса, в следующем сезоне мне предстоит спеть ее в «Метрополитен-опера», а в еще более отдаленной перспективе – и в Парижской опере.

– Вы – певица лирического амплуа с драматической колоратурой: это так?

– На Западе меня только так и мыслят. Маэстро Мути после «Волшебной флейты» в Зальцбурге с воодушевлением сказал мне, что такой драматической трактовкой партии Царицы ночи ему дирижировать прежде не доводилось, и сразу предложил спеть с ним Реквием Верди в Японии. Но это не сложилось. С одной стороны, было жалко, но с другой, партия в Реквиеме все же низковата для меня, а потому преждевременна.

– То, что у вас именно такой тип голоса, стало понятно сразу?

– Нет, в Казанской консерватории из-за выраженной драматической окраски моего голоса даже думали, что я меццо. Уже в Москве Галина Писаренко четко развивала меня как сопрано лирическое, и в консерватории я даже не думала, что подниму свой голос в колоратурную сферу, ведь партию Царицы ночи я смогла сделать лишь во время стажировки в Хьюстоне. И, конечно же, на дальнейшее позитивное развитие голоса в этом направлении, безусловно, повлияли занятия с Дмитрием Вдовиным.

– Кроме концертного исполнения «Манон» Массне в Люксембурге в прошлом году другие французские оперы есть в вашем репертуаре?

– Пока нет, но этот пласт музыки, несмотря на то, что он преимущественно лирический и малоколоратурный, чрезвычайно для меня интересен: он требует решения вокальных задач совсем иной стилистики. Надеюсь, что и французская музыка со временем прочно войдет в мой репертуар: мои агенты по моей просьбе над этим сейчас работают.

– Как я понял, Моцарта вы пели, поете и будете петь всегда…

– Безусловно, потому что Моцарт – это здоровье голоса, он ему просто необходим.

– А Россини?

– Партия Розины в «Севильском цирюльнике», конечно, привлекательная, но на Западе, как правило, ее поют сейчас меццо-сопрано. Однажды мне предлагали главную партию в «Семирамиде». Это как раз и есть драматическая колоратура, это стопроцентно мое, но проект, к сожалению, так и не состоялся. С Бостонским симфоническим оркестром я, правда, все-таки исполняла партию сопрано в «Stabat Mater» Россини. Это совсем другая музыка, просто необычная по красоте, и соприкоснуться с ней было очень интересно.

– А русский репертуар?

– Как русская певица я горда тем, что в Европе дебютировала в зарубежной опере и что востребована там именно в западном репертуаре. Русских же опер для моего голоса за рубежом практически не ставят, но так хочется в них петь! В Монпелье как-то раз спела Антониду в концертном исполнении «Жизни за царя» Глинки. В постановке другой его оперы, в «Руслане и Людмиле», выступала Большом театре на открытии исторической сцены после реконструкции. Надеюсь, что эти партии со временем дополнятся и другими не только в России, но и за рубежом. Очень хочу спеть Марфу в «Царской невесте» Римского-Корсакова, но вписаться в график Большого театра из-за зарубежных контрактов мне чрезвычайно сложно. Я рада, что наметился переход к русскому репертуару, но сегодня моей базой по-прежнему остается Моцарт и «ударная» белькантовая тройка – «Лючия ди Ламмермур» Доницетти, а также «Сомнамбула» и «Пуритане» Беллини.

– В Большом вы поете «Травиату» Верди. Партия Виолетты трудна для вашего голоса?

– Трудности здесь не столько вокальные, сколько драматические: эта роль потребовала от меня колоссальных усилий. Чтобы спеть Виолетту, этот образ нужно основательно прожить, поэтому «Травиатой» себя не перегружаю. После Зальцбурга с Мути Хьюстонская опера ангажировала меня сразу на три сезона вперед, и наряду с Лючией и Джильдой в том контракте была и Виолетта, но сейчас за рубежом я пока ее не пою. А вот на Джильду всегда соглашаюсь с удовольствием. Джильда и Царица ночи – это вполне сопоставимо, а Виолетта и Царица ночи – это настолько контрастные полюса, что в репертуаре одного и того же голоса иногда даже кажутся мне нереальными. Виолетта – партия очень зрелая, так что особо торопиться с ней не стоит, всему свой черед.

– Какие отношения связывают вас с Ренатой Скотто?

– По возможности я стараюсь встречаться с ней в Нью-Йорке, где она сейчас живет. Уже поставленные голоса она не учит петь – она как истинный знаток бельканто и старых итальянских традиций учит секретам стиля, фразировке и языку пения. Это очень важно. Но еще важнее, чтобы тебя слушало, направляло и постоянно корректировало ухо, прекрасно знающее твой голос. Педагог певцу нужен всегда. В наиболее ответственные моменты, как это было и на серии из шести спектаклей «Лючии ди Ламмермур» в «Ла Скала», я приглашаю Дмитрия Вдовина. Его уроки в Милане дали мне и большую психологическую поддержку, ведь, как оказалось, я стала первой русской певицей, спевшей Лючию на главной оперной сцене Италии.