Один из главных застрельщиков постановок старинных опер в России, Исаакян чужд всякого рода попыткам реконструировать эстетику четырехвековой давности. Равным образом в его спектаклях речь идет не об античности или Средневековье. В данном случае режиссера волновала актуальная тема взаимоотношений человека со временем вообще и с прошлым (не только своим) в частности. Его новый «Орфей» – о человеке, побывавшем в аду. И неудивительно, что, ставя спектакль в стенах первого в мире музыкального театра для детей, режиссер имел в виду судьбу его великой основательницы. Наталия Ильинична Сац, как мы знаем, побывала в аду под названием ГУЛАГ, вернулась несломленной, сумев сохранить молодую душу и осуществить главное дело жизни в таком возрасте, когда иные думают отнюдь не о созидании нового, но лишь о том, чтобы как можно дольше удержаться в своих креслах. Впрочем, особо педалировать эту аллюзию – например, дав в финале герою в руки… Синюю птицу, – режиссер все же не стал, ограничившись легким намеком: вернувшегося из ада Орфея награждают орденом.

Первое действие происходит среди узнаваемых примет советского быта 70-х годов – времени, когда, в частности, построили здание-дворец Театра Сац. Кого-то это откровенно раздражает, а в ком-то, напротив, пробуждает ностальгические чувства. Но ностальгия вполне изживается в процессе спектакля. Во втором акте, в преддверии ада, старыми вещами (все они, кстати, как подчеркивают создатели спектакля, подлинные) забито уже, кажется, все пространство, и вновь прибывающие «тени», прежде чем нырнуть в бездну, оставляют «на берегу» чемоданы с ненужным более барахлом.

Главный слоган спектакля – «Не оборачивайся». Подобные таблички мы встречаем уже при входе в зрительскую часть и постепенно осознаем, что речь не столько даже об Орфее, сколько о нас самих. Оборачиваться назад очень опасно. И Эвридику в данном контексте вполне можно воспринимать как олицетворение «прекрасного прошлого», попытка вернуть которое ведет прямой дорогой в ад. Таков один из возможных вариантов прочтения адресованного нам месседжа.

Соавтором концепции можно с полным основанием назвать художника-постановщика Ксению Перетрухину. И если идея с использованием для этого спектакля именно ротонды (где прежде иногда проходили камерные концерты, но вот спектакль играется впервые) принадлежит режиссеру, давно хотевшему поставить что-то именно здесь, то радикальная трансформация всего окружающего пространства – на совести художника.

Помимо всего прочего, это решение включает в себя и зрителя. Иммерсивность, правда, здесь односторонняя: участниками действа зрители не становятся, однако не остаются и просто сторонними наблюдателями. Персонажи спектакля находятся рядом с нами, а иногда даже и среди нас. Второй акт вообще начинается, как настоящая «бродилка»: музыка вступает, когда все еще находятся в фойе, этажом ниже. Сначала мы только слушаем, потом, поднявшись в ротонду, какое-то время наблюдаем за происходящим стоя, и персонажи проходят «сквозь строй» зрителей. Эффект включенности при этом резко усиливается.

Но вообще-то зрителя включают гораздо раньше. Вход в пространство спектакля, начинающееся прямо в нижнем вестибюле, совершается сквозь створки широкого советского шкафа, а по пути нас встречает множество предметов из тех же времен. Но ни режиссер, начинавший свою профессиональную деятельность на исходе той эпохи, ни художник, знающий о ней лишь по чьим-то свидетельствам, вовсе не пытаются ее идеализировать или, напротив, клеймить. Да, времена бывают разные, и их, как известно, не выбирают. Но во всякое время можно оставаться человеком, не сдаваться обстоятельствам и созидать «разумное, доброе, вечное».

Как всякое по-настоящему глубокое и многослойное произведение искусства, «Орфей» в Театре Сац при повторном просмотре производит еще более сильное впечатление, чем на первом, – в том числе и потому, что ты уже знаешь правила игры и замечаешь много такого, что прежде ускользало. Этот спектакль – из тех, что превращаются в легенду, едва родившись. Для многих он становится еще и открытием шедевра, на пятой сотне лет своей жизни звучащего гораздо свежее и современнее, нежели многое из того, что создавалось в более близкие к нам времена. Тем более что и музыкальное качество исполнения достаточно высокое.

Ни Георгий Исаакян, ни Валерий Платонов не являются приверженцами сектантской версии аутентизма, но вместе с тем хорошо знакомы с достижениями и находками лучших представителей этого направления. К тому же, в Москве с ними в команде работал Эндрю Лоуренс-Кинг, постоянный участник подобных проектов Театра Сац, официально заявленный как консультант по барочному стилю (а на первых представлениях также и исполнявший партию арфы). И несмотря на то, что инструментарий по большей части не был историческим, с музыкальным стилем все обстояло прекрасно. Это относится и к оркестру, и к хору под управлением Веры Давыдовой, и к солистам.

Среди последних нет звезд международного масштаба, да и в принципе отсутствуют импортные кадры, но ансамбль подобрался вполне качественный. Я бы особо выделил двух Орфеев – Андрея Юрковского и Дениса Болдова. Второй, несомненно, лучше вокально, зато первый выразительнее актерски. Среди ярких работ надо назвать Харона – Олега Банковского и Музыку в исполнении Юлии Макарьянц и Марии Козловой.

Импорт творческих кадров – вещь, безусловно, полезная, иногда даже необходимая. Но гораздо важнее выращивать собственные кадры, способные адекватно и на высоком музыкально-художественном уровне исполнять старинную музыку. Сегодня в Москве этим по-настоящему занимаются только в Театре Сац. Впрочем, всего через несколько месяцев Георгий Исаакян вместе с Эндрю Лоуренс-Кингом распространят свой опыт и на «Геликон-оперу», где готовят премьеру генделевского «Орландо». 

На снимках: А. Юрковский – Орфей, Д. Закиров – Первый пастырь

Фото Елены Лапиной