Свою знаменитую драму, повествующую об идеальных влюбленных, невольно разрушающих себя в тщетных поисках хрупкой и призрачной человеческой гармонии, Морис Метерлинк написал в 1892 г. Но для огромной армии меломанов во всем мире название «Пеллеас и Мелизанда» в первую очередь ассоциируется не с Метерлинком, а с Дебюсси, - с оперой необычной и во многом уникальной. И хотя сам композитор по отношению к своим сочинениям не любил определение «импрессионизм», эта его наиболее известная и, несомненно, главная опера являет собой не что иное, как непревзойденный образец музыкального импрессионизма.

Появление новой пьесы Метерлинка не ускользнуло от Дебюсси: взяв в качестве либретто адаптированный (с сокращениями) оригинальный текст драмы, в 1893 г. он приступил к созданию оперы. Работа продолжалась чрезвычайно долго. Опера «Пеллеас и Мелизанда» была закончена лишь в 1901 г., а 30 апреля 1902 г. на сцене «Опера-комик» в Париже состоялась ее премьера, принятая без шумного успеха, но достаточно благожелательно.

В истории мировой литературы и, как следствие, оперного искусства можно назвать, пожалуй, три наиболее типичные пары, в которых между двумя их половинами, судьбою не предназначенными друг другу, вспыхивает пламя всепоглощающей и всеразрушающей любви. Выстроим их в порядке музыкальной хронологии. Тристан и Изольда в одноименную «суперромантическую» оперу Рихарда Вагнера (1865) пришли из литературного эпоса XII – XIII вв. Пеллеас и Мелизанда, рожденные поэтическим воображением в конце XIX века и помещенные в мистически мрачную выдуманную обстановку раннего Средневековья, пришли в одноименную оперу Дебюсси (1902). Дантовские Паоло и Франческа, реально жившие в XIII веке, пришли сначала в оперу «Франческа да Римини» Сергея Рахманинова (1906), а затем в одноименную оперу Риккардо Дзандонаи (1914). Одноактный и абсолютно русский по духу опус Рахманинова, посягнувший – гениально и неподражаемо! – на итальянскую тему, из этого ряда исключим лишь в силу камерности. И обратим внимание на то, что в «прореженной» хронологической цепи немецкий, французский и итальянский мэтры разрабатывали свои национальные сюжеты. И что при этом каждое новое звено предъявляло все более компактные по «километражу» сочинения: конечно, и пять актов «Пеллеаса» весьма продолжительны, но сравнение с тремя актами «Тристана» они все же проигрывают.

Известно, что вагнеровские «Тристан» и «Парсифаль» всегда вызывали у Дебюсси внутреннее почтение, но, задумав «Пеллеаса», когда Вагнера уже не было в живых, апологетом «байройтского кудесника» Дебюсси не стал. Любопытно, что навеянная мотивами дантовского «Ада» драма Габриэле Д’Аннунцио, ставшая основой либретто одноименной оперы Дзандонаи, была создана в 1902 г., то есть в год мировой премьеры оперы «Пеллеас и Мелизанда». Однако и Дзандонаи за Дебюсси не пошел: он как бы перепрыгнул через него, оттолкнувшись от Вагнера, ведь «Франческа да Римини» стала интереснейшим экспериментом с итальянской оперой, в котором была сделана попытка соединить черты вагнеровской музыкальной драмы с мелодическими традициями веризма. Все это также говорит об уникальности партитуры «Пеллеаса и Мелизанды», о совершенно особой нише, занимаемой ею в истории оперной музыки.

Отношения Пеллеаса и Мелизанды кажутся обреченными на жестокие страдания уже изначально, причем на заведомо мистическом, подсознательном уровне. В любовном треугольнике Голо – Пеллеас – Мелизанда кипят нешуточные муки ревности, идет борьба между чувством и долгом, но безоглядные, неконтролируемые поступки главных персонажей неотвратимо приближают их к краю пропасти. Голо проливает кровь Пеллеаса, после чего и Мелизанда уходит в вечность, дав начало новой жизни – родив дочь от Голо, своего ненавистного супруга. Кропотливейшая работа Дебюсси над партитурой привела к удивительно емкому и необычайно целостному художественному результату: в прорисовке образов персонажей и в многочисленных оркестровых интерлюдиях им достигнута на редкость глубокая музыкально-психологическая проницательность, иногда просветленно-возвышенная, иногда угрожающе опасная и мрачная, иногда – с ощущением внутренней призрачной надежды, иногда – с чувством щемящей безысходности…

Со времени провала премьеры «Пеллеаса и Мелизанды» на русской сцене в 1915 г. (Петроград, Театр музыкальной драмы) второе отечественное обращение к этой опере случилось только в XXI в. В 2007 г. главная опера Дебюсси обжила сцену Московского музыкального театра им. К. Станиславского и В. Немировича-Данченко: ее премьера на Международном театральном фестивале им. А.П. Чехова была французско-российским проектом и означала творческий прорыв, океан новых, незнакомых доселе впечатлений. В начале нынешнего сезона с этим изумительным спектаклем, в котором, понятно, менялись и составы, и дирижеры (премьеру провел французский маэстро Марк Минковски - «музыкальный демиург»!), мы простились навсегда. За пять с небольшим лет спектакль был представлен не больше десяти раз, но каждое представление становились событием.

Не иначе как по мистическому совпадению 13 апреля, только ровно год назад, премьера «Пеллеаса и Мелизанды» состоялась и в Мариинском театре, а в середине февраля с этой новой работой петербуржцев мы имели возможность познакомиться в Москве на Основной сцене Большого театра. И как только это случилось, стало очевидно: в этой постановке американского режиссера Дэниэла Креймера, выдержанной в стилистике эпатажно-мрачного, откровенно антитеатрального конструктивизма, явно упивающегося темной изнанкой и уродливостью жизни, из музыки оперы ушло что-то неуловимо важное и трепетное. Оркестр во главе с Валерием Гергиевым предъявил лишь вполне приемлемую, но равнодушно скучную музыкальную трактовку «первого приближения», полностью оставив за кадром извлечение оттенков, нюансов и психологических красок. Впрочем, это полностью соответствовало скуке и надоедливой черноте однообразного визуального ряда.

В этой ситуации к радости ожидания новой встречи с героями оперы Дебюсси - теперь на концертном подиуме - примешивалось, с одной стороны, некоторое опасение, а с другой, глубоко засевшее где-то внутри ощущение неизбывной и светлой печали. Причиной тревоги была упомянутая мини-гастроль мариинцев (как всегда всколыхнувшая столицу), а светлую печаль вызывали воспоминания о спектакле театра Станиславского и Немировича-Данченко, воскресить который уже не удастся никогда. И все же радость ожидания не оказалась напрасной.

Как и почти шесть лет назад погружение в стихию французского оперного импрессионизма носило интернациональный характер - правда, представителей Франции в команде исполнителей не наблюдалось и вовсе. Ее главным коллективным участником стал Российский национальный оркестр: по-видимому, время включить это знаковое сочинение Дебюсси в свой репертуар настало и для него. Однако на первом концертном исполнении бразды правления взял в свои руки не Михаил Плетнев, художественный руководитель и главный дирижер коллектива, а маэстро из Великобритании Пол Дэниэл. Два его соотечественника оказались и среди солистов: меццо-сопрано Сара Кэстл (Женевьева, мать принцев) и бас-баритон Эндрю Фостер-Уильямс (принц Голо). В партии «заблудившейся принцессы» Мелизанды мы услышали сопрано из Дании Генриетту Бонде-Хансен, в партии принца Пеллеаса – российского тенора Романа Шулакова. Еще двумя отечественными исполнителями стали бас Петр Мигунов (король Аркель, дед принцев) и баритон Андрей Жилиховский (эпизодические партии Пастуха и Доктора). В партии-травести Иньольда (сына Голо от первого брака) выступила сопрано из Армении Нина Минасян. В проекте также принял участие Московский камерный хор под руководством Владимира Минина.

Если в свое время Марк Минковски мастерски расцвечивал партитуру сочными акварельными красками, превращая искрящиеся капельки в мириады изысканно тонких оттенков, а Валерий Гергиев придавал ей навязчиво тяжеловесную и обстоятельную глубину (что по аналогии с живописью больше походило на подсохшую гуашь), то Российский национальный оркестр, повинуясь взмахам рук Пола Дэниэла, являл слуху нечто промежуточное. Он был математически точен и филигранен, хотя отчасти и несколько жестковат, но равнодушия и стагнации в этой музыке не было и в помине. Оркестр было интересно слушать!

Известно, что на первой встрече с труппой, которой предстояло исполнять «Пеллеаса и Мелизанду», сам Дебюсси сделал знаменитое парадоксальное замечание: «Прежде всего, дамы и господа, вы должны забыть, что вы певцы». Кажется, из нынешнего состава солистов наиболее прямо этому совету последовала Генриетта Бонде-Хансен. Обладательница легкого и достаточного полетного голоса даже не мелодекламировала, а как-то решительно, безо всякого вокального посыла и требуемой артикуляции просто декламировала партию Мелизанды, так что понять, какой у нее певческий тембр голоса можно было лишь в немногих эпизодах. Весьма спокойная и несложная партия Женевьевы вполне удалась Саре Кэстл, а стилистически тонкой музыкальной отделкой партии Иньольда порадовала Нина Минасян.

Потрясающим Голо предстал Эндрю Фостер-Уильямс: каждая фраза его роли была значима, каждый штрих - полновесно артистичным и психологически выразительным. Его исполнение стало попаданием в десятку и самым главным вокальным впечатлением вечера. Несравнимо больше «за», чем «против» вызвала интерпретация партии Пеллеаса Романом Шулаковым: дело в том, что сам голос певца не слишком фактурен для этой партии, но «интеллектуальное рвение» исполнителя вызывало к нему всяческое уважение. Наконец, мастеровито и с достоинством в партии Аркеля показал себя Петр Мигунов.

…Итак, Пеллеас и Мелизанда встретились на русской сцене в четвертый раз. В начале ХХ в., как мы уже вспоминали, это была неудачная встреча, зато через сто лет она означала подлинный театральный триумф. Их новую встречу в Петербурге мы лишь, что называется, приняли к сведению. Нынешняя же мимолетная встреча влюбленных в Москве оставляет гораздо больше оптимизма и радости, чем уныния и разочарования.