Симона Кермес – одна из немногих западных звезд, продолжающих приезжать в Россию и сегодня. Ее карьера в Европе сложилась как яркая и значимая уже в 1990 годы. Российская публика узнала и полюбила эту певицу в начале 2000-х. Ее открыл Теодор Курентзис: именно в его работах в Новосибирске, Перми и Москве Кермес раскрылась для нас как мастеровитая вокалистка и талантливая актриса. Самым фантастическим, пожалуй, было ее выступление в «Орфее и Эвридике» Гайдна в 2009-м в КЗЧ, когда артистка продемонстрировала невероятную драматическую силу и колоратурную виртуозность.

Кермес пела много разной музыки, но сегодня предпочитает барочный репертуар, который сделал ей имя и который она считает стопроцентно своим. Программу концерта в «Зарядье», где певица по традиции выступила с оркестром Pratum Integrum, составили арии из опер и ораторий Пёрселла, Винчи, Порпоры, Монтеверди, Вивальди и Генделя. В отличие от концерта двухлетней давности в том же зале, также предновогоднего, ныне совсем не было заходов на территорию эстрады (тогда Кермес пела песни Стинга и Леди Гаги) и в целом почти отсутствовала театрализация и «экшн», чем, вообще-то, славится певица. К элементам эпатажа можно отнести лишь то, что Кермес вышла на сцену в темноте и закутанной в белый балахон, а также чудаковатость ее костюма, сочетающего барочную приторность и современные материалы, – их Симона периодически надевала поверх белого концертного платья, меняя чехлы-сарафаны, длинные перчатки и накидки в зависимости от характера исполняемого сочинения. Сохранилась и присущая артистке манера пританцовывать в такт музыке в фуриозных ариях, за что ее исполнительский стиль пресса окрестила как «рок-барокко». А еще – общение с залом по-русски (что любит делать немного владеющая русским языком уроженка ГДР), но на сей раз оно было весьма дозированным.

Кажется, Симона Кермес слегка подустала от собственной экстравагантности и хочет напоследок остаться в памяти классической артисткой. «Напоследок» – поскольку ее «инструмент» звучит сегодня заметно беднее и не так совершенно, как пару лет назад, не говоря о времени ее первых приездов в Россию. Кермес 59: для лирико-колоратурного сопрано – почтенный возраст. Ее верхние ноты на месте, интонация в целом приемлема, пассажи она выпевает, как и прежде, чарующие парения на мецца-воче в верхнем регистре – самая привлекательная ее фишка – все еще пленяют. Однако есть и потери. Свежести в звучании уже меньше, заметной стала регистровка, точность колоратур неидеальна, на середине и внизу диапазона певицу практически не слышно – даже скромный по составу ансамбль оказывается слишком плотным аккомпанементом для ее голоса. Лишь положенные высокому сопрано верхи звучны и мощны, но далеко не для всех арий этого достаточно.

Наиболее удачными получились номера ламенто – там, где не требовалась повышенная звучность и виртуозность, там, где необходимо было предъявить тонкую нюансировку, сосредоточенное и задушевное пение. Например, в плаче Ариадны из оперы Монтеверди или в знаменитой прощальной арии Дидоны When I am laid in earth из оперы Пёрселла. Там же, где необходима бравурная колоратура или героический напор (арии мести, аффекта), очень чувствовалась утрата прежней пластичности голоса и невозможность насытить подлинным драматизмом характеры таких персонажей, как Медея из «Тезея» Генделя, Варгус из «Юдифи» Вивальди и Цезарь из «Катона в Утике» Винчи.

Но что точно осталось у Кермес, это неоспоримая музыкальность, убедительная фразировка, ансамблевое чувство и обезоруживающее сценическое обаяние: она умеет расположить к себе публику, включая самого придирчивого критика. В Кермес много простоты и открытости и – никакой дистанцированности: погруженная в музыку, увлеченная ее красотой, она словно поет каждому в зале, стараясь сделать исполнение интересным персонально «для тебя». В итоге ты прощаешь Симоне многие из ее сегодняшних недостатков, особенно если помножишь нынешние положительные впечатления на воспоминания о блеске ее былых выступлений.