С двумя «гоголевскими» операми Мусоргского на фестивале случилась история. И «Женитьбу», и «Сорочинскую ярмарку» дали в один день на разных, но находящихся в близком соседстве сценах. Выходит, задумывали как диптих: в 17:30 заглянул на Камерную посмеяться над горе-женихом Подколесиным, в 19:00 ты уже в веселой Малороссии на Новой, где продолжаешь наблюдать «опыт драматической музыки в прозе», начатый Мусоргским в первом опусе и подхваченный во втором. Так? Тогда это – как диптих с одним билетом на оба спектакля и должно было быть анонсировано. Не так? Значит, с «Женитьбой» явился прецедент. Покидать театр после одноактовки в час с небольшим мы уже привыкаем. Но попросить публику к выходу уже через 40 минут?.. Собственно, это и есть самое любопытное из того, что случилось с «гоголевскими» опусами Мусоргского на фестивале.

«Сорочинскую» назвали возобновлением по мотивам спектакля Покровского 2000 года. Мэтр в те времена уже, не смущаясь, называл себя консерватором. А эту оперу ставил, как сообщает буклет, для парижской «Опера-комик». Доехала ли постановка до площади Буальдьё, нигде ни слова, но в любом случае вот оно, объяснение, почему спектакль имеет такой сувенирный вид. На Новой сцене, куда «Сорочинскую» по случаю фестиваля перенесли, в сути этот вид не изменился: смысловых приращений не наблюдалось, прежняя тональность нехитрой шутки сохранялась. Но кое-что в новой редакции по сравнению с оригиналом потерялось, а кое-что приобрелось.

Борис Александрович очень любил похимичить с пространством, ставя интересные задачи перед собой и заготавливая сюрпризы для публики. В своей «Сорочинской» он разнес зрительские ряды амфитеатром вправо и влево, а в центре устроил сцену. Было не слишком хорошо видно, не очень хорошо слышно – как-никак актеры крутились на все 360 градусов, забегая и в зрительские ряды. Но эффект неожиданности, радость вовлеченности в действие едва ли кто мог не оценить. Теперь все как положено: публика внизу, сцена наверху. Соответственно, кардинально изменилась конфигурация декораций и перекроились мизансцены. А еще появился феерический балет в симфонической интермедии «Ночь на Лысой горе». Тут, полагаю, в кое-каких зрительских головах пронеслось: не зря-таки разорились на билеты. Хотя в другой точке спектакля публику, учитывая сегодняшний контекст, возможно, и передернуло: это когда камень полетел в огород вороватых москалей, от которых надо бы получше прятать скотину и прочие богатства. Что делать с такими окказиональными сюрпризами уртекста — задачка...

«Женитьба» была объявлена премьерой. Но и она оказалась своего рода оммажем Покровскому, потому что ставил ее Эдем Ибраимов, работавший под началом мастера как актер, а тут впервые попробовавший себя в режиссуре. Разумеется, не оглядываться на спектакль Покровского, шедший в его Камерном театре с 1989 года, он не мог. Или не хотел, как раз и имея целью преемственность традиции.

Для новичка получилось неплохо – например, в части понимания того, что декорация должна обозначать не просто место действия. На сцене было пустовато. Но голые стены станут экраном для проявляющихся в графике мечтаний героя и — навязчивой виртуальной мухи, охота за которой как будто и составляет весь смысл его существования. Мебель скудна и частью не распакована — но на что она, если слаще всего герою «объятия» одного только дивана (ровно так думал и Покровский). Сверх того, каждая минута в этом немало говорящем о своем хозяине пространстве будет наполнена ироничными подробностями бытия нового Обломова. Наблюдать их — интересно. Разве что финал выйдет невнятным: утащат, наконец, Подколесина на смотрины к Агафье Тихоновне, погаснет свет, аплодисменты... но нет. Через полминуты мы вновь обнаружим его на диване, из-за которого вдруг вынырнет потенциальная невеста. Чур меня! — в ужасе забьется бедняга. Все матримониальные хлопоты были только кошмарный сон героя? Поопределеннее бы высказаться постановщику. Вот как высказывались его артисты в музыкальном слове — четком, выпуклом, до миллиметра выверенном в оттенках смыслов. Просто именины сердца для Мусоргского, о том и мечтавшем. Впрочем, несколько омраченные: если мужское население спектакля во главе Романом Шевчуком — Подколесиным было на высоте, то сваха Мария Патрушева до той высоты не долетала. Тут надо отметить, что хотя музыкальным руководителем всех спектаклей фестиваля значился Валерий Гергиев, этот шел под управлением другого дирижера. Согласимся, странно было бы видеть Гергиева в скромной яме Камерной сцены, а Антон Гришанин давно освоился в ней, и с артистами здешней труппы пребывает в самом тонком — что особо важно для этой оперы — взаимодействии. Так что контрольная на тему «Как выполняются заветы Модеста Петровича Мусоргского по передаче речевых интонаций в музыке» написалась недурно.

Вытянутым из середины прошлого века «Хованщине» и «Борису» прочие спектакли фестиваля проиграли с разгромным счетом. Долгожители предстали не немощными развалинами или колоссами на глиняных ногах, а былинными богатырями. Железную конструкцию Баратова не разъела никакая ржа (иные нынешние разбалтываются через год). Декорация Федоровского — писаная красота, а красота притягательна. Массовые сцены будто высечены в барельефе скульптором со знанием всех правил монументальной композиции. Это не музей. Это, скорее, архитектура, которая по определению — для жизни. И течет она в этих «порталах» и «колоннадах» неспешно, как-то тоже монументально. Сверх того, никто на увертюре не хлопочет, гоняя по сцене. И загадки не загадывают, заставляя в поисках ответов пропускать десятки музыкальных страниц, где и ноту пропустить жалко. И ничего: уйти в душевных судорогах гарантировано всем. Лишь бы вокалисты не подвели (а на фестиваль были выставлены лучшие). В общем, оба спектакля, габтовский и подаренный только что Мариинским, — явление феноменальное: время в них остановилось, а мёртво не стало.

Но жить десятилетия на этом капитале и преподнести его к юбилею композитора, который всю свою короткую жизнь искал, экспериментировал, шел против норм, — не формальность ли? А выдавать за премьеры новинки видом из вчерашнего или позавчерашнего дня?... Театр наш ныне в растерянности. Окно в Европу прихлопнулось. А каков отечественный мейнстрим только что, вольно или невольно, тандем двух главных законодателей моды показал. Но хочется верить, что через пятнадцать лет к двухвековому юбилею Мусоргского из закромов не будут вытащены те же «Хованщина» и «Борис», а с ними того же вида «Сорочинская» и «Женитьба». 

Фото — Дамир Юсупов и Татьяна Спиридонова