Самая популярная русская опера парадоксально отсутствовала последние сезоны в афише главного театра Сибири: фигурировал лишь концертный вариант, слегка срежиссированный Вячеславом Стародубцевым. Недоработку решили устранить в нынешнем 80-м сезоне НОВАТа: «Онегин» стал его первой премьерой, вернувшись в необычном обличье.

Оригинальное видение оперы Чайковского предлагали многие режиссеры и дирижеры, некоторые даже отваживались «улучшать» творение Петра Ильича. Так, более четверти века в московской «Новой опере» «Онегин» идет в своеобразной редакции Евгения Колобова; в недавнем спектакле Нижегородского оперного режиссер Сергей Новиков оставил в живых Ленского и существенно переформатировал действие; своя версия скоро появится у Бурятского оперного театра, где маэстро Владимир Рылов предстанет и редактором партитуры, и автором сценической концепции.

Новосибирскую постановку осуществил Владимир Кехман, в прошлом – директор и художественный руководитель местного театра. Это второй его режиссерский опыт – первым была «Травиата» в возглавляемом им ныне Михайловском театре: тот спектакль Кехман выпустил под названием литературного первоисточника «Дама с камелиями», честно назвав работой по мотивам оперы Верди. В отношении Чайковского такой пиетет соблюден не был, хотя «Онегин» претерпел радикальные изменения: их много, обо всех говорить невозможно, поэтому перечислю лишь самые явные.

Опера открывается шестой картиной: звучит знаменитый полонез и затем – объяснение Онегина с князем, однако дана картина не полностью, а примерно до середины. После столь неожиданного начала оркестр играет вступление, и далее все идет своим чередом. В положенном месте шестая картина будет доиграна (с того момента, где была остановлена), завершится опера привычным финалом.

Фигура Гремина в этой версии неслыханно укрупнена: он и начинает действие, и присутствует почти постоянно – большей частью мимически, но иногда также голосом: например, фразу Зарецкого в сцене дуэли «Теперь сходитесь» поет именно князь. Вся история Татьяны и Онегина подана как бы от лица будущего Татьяниного мужа, это его взгляд на случившееся. Причина гипертрофии персонажа очевидна: на роль Гремина Кехман пригласил большого артиста и большого певца – Сергея Лейферкуса. Такой личности, конечно, нужен был подобающий масштаб, не ограниченный лишь арией «Любви все возрасты покорны». В этом решении можно усмотреть одну аналогию: в 2006-м Дмитрий Черняков пригласил на второстепенную роль Лариной Маквалу Касрашвили, до того – эталонную Татьяну Большого на протяжении десятилетий. Как говорил режиссер, на роль Лариной ему требовалась крупная артистическая личность, поскольку в его видении она вовсе не второстепенный персонаж. Нечто подобное происходит и с Греминым – Лейферкусом. Его партия-роль – не единственная произведенная редакция: партитура существенно сокращена за счет многих реплик, хоров, ансамблей, оркестровых фрагментов, что заметно ее обеднило.

Передача реплик одних героев другим – фирменная фишка постановки. Например, вовсе нет такого персонажа, как Няня, – ее партия разделена между Лариной и Ольгой: именно младшая сестра беседует с Татьяной в начале Сцены письма. Закутавшись в деревенский платок, Ольга изображает старушку, девушки смеются над причудами и рассуждениями «Филиппьевны». После этого розыгрыша признание Татьяны в том, что она «тоскует и страдает», звучит весьма неожиданно, так как еще за секунду до того героиня не выказывала ни малейших признаков беспокойства.

Нет и Трике – поздравительные куплеты исполняет Ленский, устраивая форменную клоунаду, если не истерику, что, впрочем, однажды уже было: точно так эту сцену сделал опять же Черняков в упомянутой габтовской постановке. Впрочем, Кехман и не скрывает, что его спектакль – своего рода дань уважения нескольким интерпретаторам оперы, в том числе Станиславскому, Покровскому и Темирканову. Между картинами из динамиков звучат литературные вставки – голос «за кадром» читает пушкинские эпиграфы или строфы романа, а на занавес проецируются кинозарисовки с героями сюжета, расставляющие дополнительные акценты или разъясняющие контекст…

Насколько все эти новации состоятельны? Как эксперимент и диалог с произведением они, безусловно, могут иметь место. Более того, несмотря на все переделки, спектакль скроен по-своему ладно, смотрится с интересом и абсолютно понятен тем, кто, например, плохо знаком с оперой Чайковского, но читал пушкинского «Онегина»: фабула сохранена, заложенные сюжетом внутренние противоречия героев – тоже. Однако отсутствует идеальная музыкальная драматургия Чайковского, и тех, кто в опере предпочитает оперу, а не литературу и театральное зрелище, определенно огорчит недоверие режиссера к композитору-драматургу. Получившийся продукт честнее было бы назвать музыкально-драматической композицией по опере Чайковского и дать ей новый заголовок – например, «Князь Гремин»: тогда бы вопросов и сомнений было меньше.

Визуально же спектакль исключительно хорош. Сценография Вячеслава Окунева, с одной стороны, отсылает к хрестоматийным отечественным постановкам «Онегина», с другой – современна и метафорична. Есть «станиславские» колонны, есть «покровская» беседка-ротонда, на месте элегантные и эстетичные костюмы пушкинской поры (работа Анны Ефремовой). Но в то же время на греминском балу в пустой зале висит одинокая громадная люстра – как знак душевного одиночества. Во всех картинах с колосников спускаются многочисленные кисейные занавесы: подсвеченные волшебным светом Валентина Бакояна, они создают полупрозрачную дымку, сообщая столь необходимый этой истории романтический флер.

Хорош спектакль и музыкально. Труппа демонстрирует высокое качество вокала. Великолепно звучит благородное сопрано Кристины Калининой (Татьяна), игривой мягкостью и чарующим тембром радует меццо Алёны Михаевич (Ольга). Из двух приглашенных солистов-кавалеров Михайловского театра один – Сергей Кузьмин – давно знаком новосибирской публике, потому что начинал в НОВАТе и нередко возвращается сюда: его яркий тенор придал Ленскому очевидные черты драматизма. Второй гастролер Семен Антаков (Онегин) впечатлил красотой и звучностью голоса, однако слишком округляя и утяжеляя звук, он принес в жертву четкость дикции. Сергей Лейферкус ожидаемо недодает своему Гремину басовой весомости и глубины, однако искупает этот недостаток чеканной четкостью слова и глубоким артистизмом.

В сегодняшнем НОВАТе оперы чаще звучат не на Большой, а на Малой сцене – это оправданно и экономически, поскольку они менее популярны, чем балет, и акустически, поскольку циклопическая кубатура зала театра создает проблемы вокалистам. Однако новый «Онегин» продан подчистую – на него аншлаги; скорее всего, ажиотажная ситуация сохранится и дальше: название архипопулярное, и по нему истосковались. Но если с экономикой угадали, то с акустикой – не слишком: сценографическое решение постановки таково, что все боковые кулисы оказываются открытыми, и ничто на сцене не помогает солистам более концентрированно и адресно посылать звук в зал. Он нешуточно рассеивается, особенно поначалу: необходимы усилия, чтобы вслушаться в пение. Для оперы это проблема, и если уж постановка – своего рода оммаж в том числе и режиссуре Чернякова, то для НОВАТа сам бог велел заимствовать у этого мастера его всегдашнюю любовь к замкнутым боксам-пространствам, эдаким коробочкам, зашитым и сбоку, и сверху: подобные декорации создают на сцене акустическую раковину, благотворно влияющую на проекцию звука в зал.

Соавтором новосибирского «Евгения Онегина» стал Михаил Татарников, с недавних пор музыкальный руководитель и главный дирижер НОВАТа. В его интерпретации запомнилась подчеркнутая живость темпов, заявленная с самого начала блестящим полонезом. Незначительные помарки (в частности, у духовых) погоды в целом не испортили, звучание и оркестра, и хора (хормейстер Вячеслав Подъельский) отличалось, как и положено у Чайковского, сочностью и одновременно благородством. Кроме того, несмотря на указанные сложности зала и гигантское пространство сцены, дирижеру удавалось выстраивать приемлемый баланс с солистами.

Фотограф Виктор Дмитриев