«Игорь» мелькнул кометой: в один день дали два представления с разными составами, чего прежде не бывало. Следующее свидание — только в октябре. Поставили спектакль по театральным меркам тоже стремительно, но тут без вопросов. «Игорь» - копродукция. Оркестр, хор, балет, часть солистов — габтовские, другую часть везли из Петербурга. Декорации и костюмы тоже доставлены с невских берегов, прямиком из репертуарного спектакля Мариинского театра 2001 года рождения, в свою очередь списанного (с корректировкой в порядке картин) с «Князя Игоря», над которым в 1954-м трудились режиссер Евгений Соковнин и художники Нина Тихонова и Николай Мельников. 

Само собой, от традиций советского эпического спектакля мастера прошлого - ни на шаг. Соборы и палаты - рисованные, вдохновленные стилем гения патриотической мощи Федоровского. В костюмах, слепящих золотом-серебром, герои — что в храм, что в поход, что в плен. Мизансцены картинны и сводят героев только за тем, чтобы обозначить: тут как бы ссора, тут — вроде амуры. За характеры отвечают сами вокалисты в меру своих актерских способностей, за сюрпризы - живые кони, горделивое шествование которых по подмосткам (неважно каким) неизменно повергает публику в экстаз... От чего бежал Большой последнее десятилетие, мечтая вписаться в мировой оперный мейнстрим, к тому на новом витке своей истории вернулся: вот он, музейный театр. Катастрофа? Какое! 

В публике — восторг. И объяснимый. Широкая измучена режиссерским волюнтаризмом вообще, эстетствующая раздражена почти перманентными неудачами отечественных творцов в попытках переспорить классиков. Но даже если абстрагироваться от зрительских восторгов, поводов убиваться не найдется. Пока производство спектаклей подобной эстетики не поставлено на поток, катастрофа только призрак на далеком горизонте. А один-два исторических экспоната в репертуаре - даже к украшению последнего. Потому как они своего рода антиквариат, в котором запечатлелась определенная театральная эпоха. Но настоящую его цену все одно определит только качество музыкального наполнения. 

В премьерный день за пультом показались и Валерий Гергиев, и габтовец Антон Гришанин. Один, согласно выходным данным, - музыкальный руководитель постановки, другой - дирижер-постановщик. То есть оба по статусу имеют право на свою концепцию. И в нашем случае эти концепции априори будут разными. Потому что Гергиев привык ворочать глыбами, а Гришанин все годы работы в Большом играет в камушки: в списке его постановочных работ в основном балеты и оперный «короткий метр». Первый видит «Игоря» в сопряжении с эпохальностью сегодняшнего момента (иначе не начал бы свое габтовское правление именно с него), второй... А вот что видит этот второй, выяснить будет, пожалуй, поинтереснее. Потому что именно ему с львиной долей вероятности предстоит вести спектакль в Москве, пока Валерий Абисалович управляется со своим беспрецедентным по масштабу «хозяйством» в десяток сцен от Приморья до Калининграда. 

Томить не будем: Гришанин оказался не столько концептуалистом, сколько иллюстратором. Но выходившее из-под его палочки было полно жизни, цвета и света. Несовершенств, впрочем, - тоже. «Половецкие пляски» у него, к примеру, выходили на загляденье, а большие оперные массы он разминал с трудом: когда сходились хор, ансамбль солистов и оркестр, целому до эстетического совершенства было как до Луны. Зато с каждым отдельно взятым вокалистом он выстраивал отношения в полном согласии с наставлениями самого Бородина: «На первом плане, батенька, в моем «Игоре» должен быть голос, оркестр — на втором». При этом задача у Гришанина была не из легких: состав ему собирали на лету и оказалась он пестрым. Главными радетелями за землю русскую - Игорем, Ярославной и запутавшимся дитятей Владимиром были молодые мариинцы Глеб Перязев, Инара Козловская, Кирилл Белов. Тройку обрисованных не столь светлой краской персонажей изображали опытные солисты Большого Николай Казанский (Галицкий), Михаил Казаков (Кончак), Агунда Кулаева (Кончаковна). Исполнители высекали куда более скульптурное слово, чем исполнительницы. Проблемными низами грешили почти все, но у Кончака этот изъян, конечно, вопринимался болезненнее всего — хотя пионерская прямолинейность его вокальных высказываний удручала еще больше. Галицкий был почти во всем идеалом и в убедительности образа переигрывал Игоря, которому недоставало объемности и настоящей, не «деланной» воли в звуке. Рядом с женственной Ярославной (каковы кантилена, мягкость тембра, внутренняя несуетность!) меркла Кончаковна, уступая ей в органичности образа и тонкости вокальных линий. Но Гришанин был ежеминутно начеку: изъяны как мог ретушировал, достоинства тактично высвечивал. Эта забота удивительным образом оборачивалась в звучании оркестра теплом, которое накрыло в итоге весь спектакль, потеснив пафос.  Постойте, нам с бородинским «Игорем» не у печи греться, а за отечество в бой, это на скрижалях музыкальной истории написано. Только на тех скрижалях где-то в уголке угнездился еще и вопрос: а про что на самом деле хотел говорить композитор? 

Известно, что, приступая к «Игорю», хотел бежать всякой патетики. Потом увлекся идеею написать эпическую русскую оперу. Но в итоге 18-летних трудов оставил потомкам лишь «собрание» из 11 номеров, не утвердив даже окончательного плана их расстановки.  Довершили дело Римский-Корсаков с Глазуновым, и возведшие по сути тот могучий музыкальный памятник, поколебать который не смогли даже вдруг раздавшиеся в том и этом веке голоса: «Не о таком «Игоре» мечтал Бородин!». Аргументы у решившихся на ревизию партитуры были: соавторы композитора оставили за бортом около пятой части оригинальной музыки и, реконструируй оперу с их учетом, она вполне может превратиться из эпической в лирическую. И ведь реконструировали. И партитура имеется. Конечно, не она была перед глазами Антона Гришанина. Но право если не на лирическое прочтение канонической версии оперы, то хотя бы на сердечный тон высказывания, в свете вышеизложенного он точно имел. А этот тон - всегда ко времени.

Фото Дамира Юсупова