Не рай ли? Есть библиотека с тысячами томов, кафе, бассейн, устраиваются концерты и выставки. Компания тоже недурная: ученые, политики, люди искусства. Литераторам — перо в руки, композиторам — нотные листы  и перспективы премьерных исполнений. Нет, ограничения имеются: большой симфонический оркестр предоставить не сможем, но камерный ансамбль — пожалуйста. Только творите — на радость всей Европе, и без того не сомневающейся (благодаря отчетам Международного Красного Креста), что здесь, в Терезиенштадте, настоящий курорт для евреев. И правда: в единственном в своем роде образцово-показательном гетто умирали преимущественно своей смертью. Грязную работу делали неподалеку — в Освенциме. Проблемы с перенаселенностью — лишних туда. Кто проштрафился — тоже туда. Вот и авторов оперы «Император Атлантиды» — 46-летнего композитора Виктора Ульмана и 25-летнего художника с литературными задатками Петера Кина однажды посадили в роковой поезд, следующий к газовым камерам: не понравился их опус начальству на генеральной репетиции. По счастью, они успели передать материалы надежному человеку, и спустя 30 лет премьера все-таки состоялась. Это случилось в Нидерландской опере, с тех пор мифический император мифической Атлантиды неустанно путешествует по миру, предпочитая делать остановки на небольших сценах. Логично: музыкальная природа оперы камерна, хотя говорит она о вселенском — о смерти. Но совсем не с настроением обреченности и страха.

Мы не одни

Ульман с Кином придумали нечто вроде кабаре на 50 минут — элегантное и даже остроумное сочинение, названное не оперой, а легендой в 4-х сценах. Забавен инструментальный состав, который, вероятнее всего, нарисовался композитору не в свободном полете фантазии, а в тисках обстоятельств: что на тот момент имелось в гетто, то и пошло в дело. А имелись фортепиано, струнные, труба, альт-саксофон, несколько деревянных духовых, барабан и фисгармония с банджо и гитарой. Свои сюрпризы найдутся и в музыке, которая полна приветов от тех, чьи имена для просвещенных узников Терезиенштадта были не пустой звук. Помашет из далекого далека нотным листочком Гайдн: его «Императорская песня» отозвалась в гимне Третьего рейха. Промелькнут крохотные цитаты из запрещенной малеровской «Песни о Земле» и из «Израильской» симфонии Йозефа Сука. Финальный, полный несказанной печали квартет будет написан в традициях лютеранского хорала, а колыбельная напомнит о песенке времен Тридцатилетней войны в версии немецкого композитора XVIII века Рейхардта. Эти отсылки — не игра музыкальных слов. В них указание на конкретное местоположение и на конкретные реалии новой Атлантиды (столь же обреченной, как и мифическая, верили авторы оперы). И в них явственное желание композитора окутать братьев по несчастью и крови чем-то родным, дающим силы. Посмотри, Якоб (или Ицхак, или Мойша): с нами Малер, и моим пером иногда водит Шёнберг, потому как куда ж деть те годы, что я вращался в его сферах. А помнишь Вайля с его драйвом и сарказмом? Верь, и он молится за нас из своего американского далёка... Однако упрекнуть Ульмана в пестроте музыкального языка не удастся: из его рук вышло обаятельное целое, интересное с первой до последней минуты. Но погрузиться в этот мир в «Геликоне» в полной мере оказалось невозможным. 

Ансамбль тут отправили за занавес, а на авансцену, каковой стала площадка в центре зрительного зала, вывели артистов. Они недурно справлялись с разговорными пассажами, переведенными на русский, и с разной степенью успеха пели на немецком. Маститый геликоновский бас Александр Киселев в образе Смерти и молоденькая сопрано Софья Цыганкова — Девушка максимально старались сообразовываться с гибким, богатым нюансами музыкальным языком Ульмана. На другом полюсе — вокалисты, определенно видящие себя не здесь, в камерном Белом зале, а на необъятной парадной сцене «Геликона». Это протагонист Михаил Никаноров, однообразный в динамике, и это Юлия Никанорова в роли Барабанщика как символа войны, являвшая почти сплошные форте, тембровую жесть и уже проступающую качку. Поди услышь за этой могучей вокальной стеной тонкое пение скрипки и попробуй не упусти стремительные смены настроений ульмановского опуса, которым дирижировала дебютантка «Геликона» Елена Сосульникова. Музыкантам бы сюда, на авансцену... Тем более что ничем интересным эта выигрышная площадка  занята не была.

И кто здесь главный?

Актеры выдвигались на передний план и отступали в тень, укладывались по здешней привычке в горизонтальную позицию в минуту любовной истомы и вяло кружили, пытаясь подстрелить друг друга. Но кто они — эти Император, Смерть, Арлекин, Громкоговоритель? И что за связи меж ними? Аллегоричность и абсурдизм, которые есть в сочинении, перетекут в спектакль лишь несмелыми предположениями режиссера насчет того, что это такое. А на опыты по части образности решатся только те, кто придумывал костюмы и грим: Ростислав Протасов и Наталья Блинкова. Барабанщику они придали демонический вид, а ища образы жизнелюба Арлекина и Смерти, кажется, взяли на вооружение строчку из либретто «настали времена, когда и жизнь людей не радует, и смерть не печалит»: первого раскрасили в сумеречные цвета, а вторую представили вполне уютным господином (если только не смотреть ему в глаза, будто чем-то выбеленные). При этом приметы войны в спектакле художники свели к минимуму, хотя чуть не на каждом сантиметре оперного пространства только о ней и речь. И были правы. Ведь мы уже знаем: эта опера не про какой-то блицкриг. 

История, рассказанная в «Императоре Атлантиды», начинается с того, что некоему властителю (догадайся, какому) возьми да приди в голову мысль развязать тотальную войну «во имя нашего великого прошлого и нашего великого будущего», объявив Смерть своей союзницей. Но той поворот, называемый «без меня меня женили», не понравился. Сам, теперь все сам, герр Император — с этими хорошо читаемыми мыслями, помнится, в постановке Дюссельдорфской оперы Смерть устраивалась поудобнее в халате и с бокалом вина на авансцене, всем своим видом говоря: ну-с, поглядим-ка на этот жалкий спектакль без меня в главной роли. И вот уже измученные бесконечными боями люди жаждут лишь одного — умереть. «Что ж, — говорит Смерть, к которой Император пришел на поклон, — возьмусь за дело. — Но только если первым согласишься умереть ты». Согласился. И пошел на свою Голгофу, теряя корону, апломб, самонадеянность, чтобы принести себя в жертву ради народа, о котором еще недавно и помнить не помнил. Тут и обнаружится, что Ульман с Кином создали нечто бездонное. Каждому в публике в эти финальные минуты может нарисоваться что-то свое. В том числе — ответ на вопрос вопросов: в чем смысл жизни? В смерти. Точнее, в том, каким ты ее встретишь... 

Но — к нашей московской реальности. Озарений, удивлений, потрясений и прочих «катарсисов» жди лишь тогда, когда эта опера оказывается в руках мастера. Выпускник ГИТИСа Вадим Летунов, ставивший «Императора» в качестве своей дипломной работы, пока не из них.  

Фото Ирины Шымчак