Фестивальным событием номер один – по мнению столичной «просвещенной публики», «единственно заслуживающим внимания» (особенно в условиях неприезда Мариинского театра, чью «Пиковую даму» жюри отправится оценивать в Петербург) – явился визит в Москву Пермского оперного театра во главе с Теодором Курнетзисом. После аутентичного «Дон Жуана» пермяки решили удивить столицу Шостаковичем: была показана двойчатка из не слишком известных произведений советского классика: неоконченная опера-буфф «Оранго» и одноактный балет «Условно убитый».

«Оранго», наверное, правильнее было бы назвать оперой не неоконченной, а толком и не начатой: от этого замысла молодого композитора и его либреттистов Алексея Толстого и Александра Старчакова остался лишь пролог, в котором фабула гротескно-фантастической истории только завязывается. Тем не менее найденный в неразобранных до того архивах Шостаковича музыковедом Ольгой Дигонской и оркестрованный британцем Джерардом Макберни осколок сочинения в наши дни очень популярен: его концертные премьеры прошли в Лос-Анджелесе, Лондоне и Москве (на фестивале Ростроповича в 2014-м), а вслед за Пермью сценическую версию предложил и Мариинский театр. Но пермяки оказались первыми, кто попытался это сочинение не только исполнить, но и поставить, вдохнуть в него театральную жизнь, и сделали это весьма оригинально.

Вместе с «Условно убитым» «Оранго» проходит на нынешней «Золотой маске» по балетным номинациям: хотя здесь поют солисты и хор, есть режиссура и сценография, главное, конечно, это пластика, движение, хореографическое решение – именно оно является доминантой всего замысла. Насколько такой подход помогает осмыслению именно оперы – большой вопрос. Впрочем, он снимается, если задаться проблемой иначе: а опера ли «Оранго» в полном смысле слова? В этом есть большие сомнения – по стилистике она гораздо ближе к оперетте того же Шостаковича «Москва, Черемушки», стихия мюзик-холла с его ревю и эскападами в ней явственна, если не составляет саму суть.

Получасовой пролог к «Оранго» выступает теперь своего рода прелюдией к балету, поставленному, как и опера, пермским хореографом Алексеем Мирошниченко. Если в опере нарисована некая фантастическая, гипотетическая картина презентации иностранным гостям чуда советской генной инженерии – диковинного человека-обезьяны, то в балете никакой фантастики нет: весь он посвящен учениям по гражданской обороне посреди мирной советской жизни 30-х годов: построения, пробежки, бодрые марши, тренировки в противогазах, вербальный инструктаж на случай защиты от химической атаки и проч. «Условно убитый» таким образом очень сильно напоминает балеты Алексея Ратманского на советскую тематику, представленные в нулевые на сцене Большого театра, – «Светлый ручей» и «Болт» того же Шостаковича, но с одной лишь поправкой. Работы Ратманского, конечно, были полны юмора на грани сарказма и отличались отстраненным взглядом на советскую эстетику, взглядом через призму нашего времени, точнее, через призму нашего отношения и восприятия советской эпохи. Но по сути своей работы эти были позитивными, юмор не злобным, а отстранение не попахивало отрицанием. В пермском же прочтении все иначе – насмешка злая, юмор – более чем колючий, взгляд на эстетику и советское прошлое – однозначно презрительный, высокомерный, и в целом вся картина (что в балете, что в «Оранго») больше напоминала не попытку стилизации или осмысления эпохи, а откровенный стёб. Обе части диптиха прошли под безудержные смешки, если не улюлюканье зала, охотно потешавшегося над своим же, как ему кажется теперь, дурным и недостойным прошлым.

Такой глумливый подход во многом обесценил то стильное, интересное, что есть в спектакле. Это, прежде всего, сценография Андрея Войтенко, базирующаяся на поразительных по своей энергетике работах ярчайшей представительницы русско-советского авангарда Александры Экстер. Это затейливые, с выдумкой сделанные костюмы Татьяны Ногиновой. Это, наконец, более чем достойная работа пермского оркестра MusicAeterna, который, отложив свои аутентичные изыски, лихо рвет струны и вдавливает в кресла звуковым шквалом, великолепно передавая мощь, пульсацию того непростого времени, – в этом звуковом напоре, полном яркой, свежей энергии, нет и тени насмешки, настолько она заразительная и искренняя. Стремление делать из Шостаковича диссидента везде и всегда, даже там, где его музыка говорит совсем о другом, служит, как правило, дурную службу инициаторам подобного…