Василий Петренко – дирижер с мощнейшей харизмой, но вместе с тем неровный и непредсказуемый. Спонтанное, импульсивное у него нередко берет верх над рациональным, просчитанным и продуманным, и в этом, пожалуй, основное его отличие от более рейтингового однофамильца Кирилла Петренко. У того музыкальная форма всегда идеально выстроена, ювелирно отточены мельчайшие детали, а эмоции находятся под надежным самоконтролем (что, однако, отнюдь не приводит к эмоциональной недостаточности). У Василия Петренко многое рождается «здесь и сейчас», его может «занести» неведомо куда. Мне вряд ли удастся забыть тот «обвал лавины», что случился лет пять назад в Большом зале Московской консерватории, когда под напором неукротимого маэстро буквально потонула во вселенском хаосе Четвертая симфония Чайковского. В качестве другого примера вспоминается крайне неудачный для него вагнеровский «Летучий голландец» Михайловского театра на «Золотой Маске» 2014 года, где после яркого всплеска в увертюре у Петренко словно бы кончился заряд, и вся опера звучала с каким-то вялым безразличием…

«Обжегшись» несколько раз, я некоторое время избегал его выступлений, пока пару лет назад не рискнул все же отправиться в КЗЧ, где под управлением Василия Петренко исполнялась Шестая симфония Чайковского. Впечатление оказалось сильным и побудило во многом пересмотреть свой взгляд на дирижера, на тот момент уже вплотную подошедшего к сорокалетнему рубежу, а вместе с этим, похоже, и к музыкантской зрелости. И вот – событие поистине экстраординарное: Первая симфония Малера с Госоркестром (с прошлого сезона Василий Петренко занимает в нем позицию главного приглашенного дирижера).

Впрочем, перед Малером был еще и Григ – знаменитый Концерт для фортепиано с оркестром – с солировавшим ветераном клавиатуры Олегом Майзенбергом. Вообще-то, у этого пианиста и в более молодые годы не наблюдалось необходимой для таких ультраромантических произведений энергетики. Коньком Майзенберга всегда была философская лирика, и ее же он демонстрировал в лучшие моменты вечера – в основном, когда играл соло. Однако и тут ему недоставало гибкости пальцев, а в иных эпизодах также и силы удара. Состязания же с оркестром заканчивались, как правило, не в пользу солиста. Все-таки, когда пианисту хорошо за семьдесят, стоило бы, наверное, более взвешенно подходить к выбору репертуара…

Василий Петренко трактовал григовский Концерт именно в духе неистового романтизма, не делая поправок на иной подход пианиста. К последнему, впрочем, он старался проявлять деликатность, но так или иначе музыка у них получалась уж очень разная.

Во втором отделении дирижер остался наедине с оркестром, и процесс их взаимодействия превратился в сеанс магии, отнюдь не «черной» и практически лишенной визуальной составляющей. Ощущение спонтанности интерпретации, рождающейся прямо на глазах, не покидало даже на фоне четко выстроенной музыкальной формы. Иногда только немного озадачивали внезапные рубато, воспринимаясь как некая, на первый взгляд, алогичная импровизация. Но почему бы немного и не поимпровизировать, если музыкальная ткань полностью тебе покоряется, а оркестр чутко откликается на каждое мановение руки?..

Доводилось слышать множество разных интерпретаций Первой симфонии, но – притом, что, казалось бы, она не относится к числу наиболее трудных у Малера – по-настоящему целостных среди них было не так много. У некоторых, даже из самых именитых, мэтров (например, у Зубина Меты) первые три части превращались в своего рода долгую настройку перед финальным «выстрелом», а у кого-то, наоборот, центром становилась гротескная третья часть. У Петренко музыкальный роман начался, как и положено, в первой же части, трактованной им на стыке импрессионизма и романтизма. Второй части, пожалуй, немного недоставало венской изысканности, звучание иногда казалось слишком жирным и разухабистым. Дирижер взвинчивал темп почти что до знаменитых листовских градаций («быстро, как только возможно» и следом – «еще быстрее»), а потом внезапно резко замедлял, но, хотя это принимало подчас характер некой самодовлеющей игры, оторваться от нее было невозможно.

В знаменитой третьей части Петренко удалось найти баланс между гротеском и рефлексией – чаще здесь приходится слышать пережим в ту или другую сторону. Финал же был интерпретирован на едином дыхании, но вместе с тем очень подробно и детально. Дирижер метал бури, но все же удерживался «бездны мрачной на краю». Лирические островки скорее предвещали знаменитое Adagietto из Пятой симфонии, нежели напоминали сверхэкстаз а-ля «Тристан и Изольда». И к концу симфонии пазл сложился. То, что в процессе звучания воспринималось как самостоятельное, не слишком связанное со всем остальным, в итоге выстроилось в более чем убедительное целое. К тому же, дирижер сумел настолько проникнуться малеровским ощущением времени, что даже самые сильные замедления движения воспринимались с напряженным вниманием, и хотелось только, чтобы эти мгновения продлились подольше…

Это была едва ли не лучшая Первая симфония из всех, что доводилось слышать в Москве за последнюю пару десятилетий. И ГАСО, стараниями Владимира Юровского и привлеченной им дирижерской команды вновь вернувший себе место в первой тройке российских оркестров, играл в этот вечер с таким качеством, что мог бы вполне выдержать конкуренцию со многими из европейских «тяжеловесов». А если и имели место отдельные помарки по части медных духовых, так ведь и у «тяжеловесов» они тоже порой случаются, чему мы не раз бывали свидетелями.

На снимке: В. Петренко

Фото Веры Журавлевой