В России имя Маркуса Вербы пока не столь известно, как того заслуживает этот достойный музыкант, чья карьера длится с 1997 года и весьма внушительна. Тем не менее в Москве он выступал уже во второй раз – после того, как пять лет назад дебютировал в спектакле Большого театра «Севильский цирюльник». Кстати, его концерт в Зале Чайковского состоялся в день рождения Московской филармонии (29 января), которая таким образом отметила свою 102-ю годовщину: на высоком художественном уровне, но без помпы, поставив в афишу шубертовский шедевр, который звучит у нас не часто. 

Маркус Верба вышел на сцену стремительной походкой — в строгом классическом фраке, с роскошными кудрями до плеч, стройный, утонченный, на вид ему не дашь и сорока, хотя он уже отпраздновал полувековой юбилей: образец художника-венца, настроенного на глубокий разговор с публикой. 

Его баритон не пленяет гедонистической красотой, это не тот тембр, который сразу завораживает и заставляет себя слушать, вне зависимости от того, что именно исполняется. Местами, особенно на форте в верхнем регистре, он звучит жестковато, напряженно, порой даже без должной академической округлости. Его драматизм — экспрессионистского толка, колючий и настойчивый, в нем шубертовский романтизм уже словно прозревает будущие нововенские диссонансы, а лиризм — временами холодноват, отстранен, слишком рассудочен. Но что притягивает сразу — это тонкая подача материала, рафинированная градуированность нюансировки, легкость переключения с одного эмоционального состояния на другое, неоспоримое владение широкой палитрой красок, всем арсеналом средств, необходимых для того, чтобы выразить самые деликатные оттенки шубертовских музыкальных идей. А еще — исключительная дисциплинированность, техническая вооруженность, беспредельная гибкость голоса, умение естественно фразировать, длить пластичное легато, идеальная интонационная точность, продуманность акцентов, связанная с глубоким пониманием смысла исполняемого. 

Мечтательно-романтические, идиллические интонации, светлая грусть, смирение перед неизбежным, абсолютное самообладание, понимание и принятие велений судьбы — эти настроения певцу удалось передать наиболее убедительно, сокровенно и очень личностно. Фрагменты открытой экспрессии, исступления и неистовства, каковых в цикле не много, оказались чуть более нарочитыми, чем хотелось бы. Протяженный цикл, в котором доминируют печально-меланхолические мотивы, в целом оказался идеально созвучным внутреннему миру Вербы, а оттого по-настоящему интересным. Драматургия исполнения опиралась на яркое обострение контрастности, что делало его захватывающим, хотя никаких особых эффектов в пении Вербы не было и близко. Кроме того, непередаваемое обаяние аутентичного немецкого — четкого, но не грубого, по-австрийски смягченного — усиливало слушательское ощущение прикосновения к настоящей шубертовской традиции. 

Ансамбль с ирландским пианистом Джеймсом Воном отличался тонким взаимопониманием артистов, чутким следованием аккомпаниатора за вокалистом и всемерной его поддержкой — музыканты гармонично дополняли друг друга. Это было подлинное сотворчество, в котором великая шубертовская пронзительность получила впечатляющую глубину и философское осмысление.