Чем ближе к финалу, тем чаще публика кричала «браво», хотя сегодняшний голос 74-летнего певца — только тень того, с которым он покорял десятилетия назад первые сцены мира. Но звук по-прежнему породист, артистизм никуда не делся. Сверх того, почти каждый номер программы — хит. В том числе — авторства Мусоргского и Рахманинова, что само по себе, как факт, уже сообщало залу самое мажорное настроение. При этом уточним: включение в программу русской музыки — вовсе не реверанс московской публике. Интерес к ней (камерной, прежде всего, и пера именно этих двух композиторов) Фурланетто питает давно и исполняет ее не только в наших пределах, получая признание, например, такого рода: появившийся на одном из венских лейблов в 2010-м сольный диск певца с романсами Рахманинова и Мусоргского был номинирован на Grammy. Тут, собственно, мы уже начали то, к чему, кажется, и призывал певец своей программой, — перелистывать страницы его биографии, акцентируясь на знаковых событиях и портретных характеристиках. 

Сегодня он называет себя рефлексирующим певцом, глядящим внутрь себя и обнаруживающим, что жизнь обещает не одни лавровые венки. Прозвучавшие первым номером «Четыре строгих напева» — и об этом тоже. Встреча с брамсовским шедевром, пожалуй, ожидалась более всего. И потому что редко у нас исполняется, и потому что — эксклюзив. Подобных ему среди вокальных циклов нет. Сочинение писалось на смерть Клары Шуман, дороже которой у Брамса никого не было (но которой композитор так и не решился сделать предложение). И оно же стало предчувствием собственного ухода: Брамс скончается менее чем через год. О смерти он и будет размышлять в этом опусе, ища подсказки в текстах Ветхого и Нового заветов. 

Слушая запись шубертовского цикла «Зимний путь» — тоже трагически окрашенного, которую Фурланетто сделал в 2014-м, легко представить: в те годы и «Четыре строгих напева» певец сделал бы бриллиантом. В эти же он прежде всего «сказал»: голос мой стал не богат обертонами, да и держать его в руках уже не так просто. Опус, требующий эмоциональной сосредоточенности и железного контроля над звуком, «отреагировал»: форма произведения расползлась, серьезный философский разговор обернулся пресной нотацией. 

Вторым номером прозвучали «Песни и пляски смерти» Мусоргского, тоже связанные с уходом дорогих композитору людей. Но он не философствует, а живописует — страшные обличья Старухи с косой. И Фурланетто расцвел: театральность, свойственная этому опусу, была его стихией. Отличные контрасты, осмысленные не то что каждая фраза — каждое слово. И играет певец этими словами мастерски, но — далеко не всякое узнаешь. Как так, ведь он упражняется в русском давно: выступал на разных сценах (включая наши) в «Хованщине», «Борисе», «Онегине»? Но оперное слово — не то же, что слово в камерной музыке. На подмостках за тебя договорит мизансцена, титры. Здесь же музыка и текст в столь тесной связке, что разорви ее — номер потеряет и аромат, и смысл... Тот же изъян нашелся и в двух романсах Рахманинова — «Вешние воды» и «В молчаньи ночи тайной», которые певец споет под занавес первого отделения. Восемь лет назад, исполняя в другом столичном зале большую камерную программу, где фигурировали те же опусы Рахманинова и Мусоргского, Фурланетто к русскому слову был куда внимательнее. 

Все второе отделение было посвящено оперной музыке — конкретно той, что сыграла видную роль в судьбе певца. Вот Моцарт. Это воспоминание о тех золотых годах, когда молодой певец бросился с головой да на целых 25 лет в его музыку. Сегодня мэтр называет ее залогом певческого здоровья: как никакая другая, она требует предъявить (а нет, так отыскать) свой натуральный, дарованный природой голос. И помогает сохранить голосовой аппарат на долгие годы, добавляет он уже прямо на концерте, приглашая в программу велеречивого Зарастро — чтобы предъявить кантилену; Фигаро, иронизирующего над «мальчиком резвым, кудрявым, влюбленным»; чтобы удивить беглостью — Лепорелло, помахивающего известным списком, чтобы доказать: бег на длинные дистанции и кураж не остались «забавами» далекого прошлого. Браво! За форму. Но что делать с динамическим однообразием (не путать с интонационным), которым стал страдать потерявший гуттаперчивость голос певца? 

За Моцартом последовал Массне. Его «Дон Кихот» — любимая опера Фурланетто. И она ответила ему взаимностью: совпадения по части эмоционального строя оказались столь велики, что историки музыки уже назвали итальянца лучшим в обозримом времени исполнителем титульной партии. К слову, это благодаря его рекомендации опера появилась в Мариинском. На концерте в «Зарядье» Фурланетто явил публике сцену смерти Дон Кихота. А с нею — и вдруг обнаружившиеся в его палитре акварельные краски, которыми он рисовал смиренно прощающегося с этим миром мечтателя. «Вот такие чистые и светлые герои мне особенно близки», — как-то сказал он в интервью. «Зато не интересней ли высекать глыбы, подобные Борису?», — напросится вопрос после того, как Фурланетто провел сцену смерти уже русского страдальца? 

С высот, звучащих почти юродствующе, певец ухал в темные глубокие омуты (каковы все еще его низы). Тут грохотал Юпитером, там со слезным трепетаньем «венчал на царство» свое дитя. Часто переходил почти на мелодекламацию, порой срывался на крик. Словом, это был шекспировский театр, потрясающий души. Одно «но» — музыкальная линия была разорвана напрочь. А и при всем том скажем Борису спасибо. За то, что в 1998-м, когда Фурланетто пригласили впервые петь эту партию в Риме, именно герой Мусоргского пробудил в нем интерес к России. Да до такой степени, что он прочел от корки до корки толстенный том по ее истории и, верно, неслучайно зачастил на наши сцены с начала 2000-х. 

Завершением программы стала ария Короля Филиппа из «Дон Карлоса» — тоже особой оперы для певца. С выступления в постановке под управлением Караяна на Зальцбургском Пасхальном фестивале (1986) началась его международная карьера. На концерт же в «Зарядье» он привез арию еще «теплой», за три дня до того спев оперу в Мариинском театре. Но предъявил пестрый — от облегченного, почти домашнего, до мощного царственного — звук и слишком вольное обращение с нотным текстом. Чего еще не хватило певцу? Оркестра. Фурланетто и прежде временами упускал из виду, что сообразовываться надо не с ним, а одним-единственным фортепиано, но тут, должно быть, еще не остыв от свидания с гергиевской армадой, перестроиться совсем забыл. Блестящая пианистка Наталья Сидоренко, к слову, много работающая за рубежом с выдающимися певцами и инструменталистами, тончайше чувствовала камерную музыку, без проблем воссоздавала прозрачную оркестровку Массне и Моцарта. Читая же вердиевский опус, давала самое мощное симфоническое звучание, какое только позволял «сгенерировать» рояль, — но Фурланетто все одно к балансу с ним не стремился. 

…Роскошный, с божественными бархатными низами голос певца много потерял с годами — так, как будто, читается причина, не позволяющая назвать концерт событием. Но куда существеннее другое. Искусство без сюрпризов и открытий — ничто. В концерты или на спектакли хорошо отправляться с лакмусовой бумажкой от Дягилева: проявилось «ну удивил!» — что-то на сцене получилось. В Зарядье» в тот вечер индикатор не сработал.