Действие начнется в бане, откуда, как известно благодаря одному кинохиту, проистекает все мало-мальски судьбоносное. Вот и тут будет заряжено то ружье, которое выстрелит в финале. Обустроили банный комплекс для любимца царя Грязного эффектно – в крепостной башне, на которой где-то, определенно, должна быть табличка «Памятник архитектуры. Охраняется государством». Но пофантазировать, что человек напридумает через полвека (может, шайки будут с дистанционным управлением, а веники из нановолокна), режиссер с художником Александром Арефьевым не решились. Ограничились неоновыми лампами и выгородкой для отдыха в духе 60-х годов ХХ века.  

И наприглашал сюда хлебосольный Грязной видимо-невидимо гостей. Кто по-простому – в простынях, а жених героини Иван Сергеич, который только из Европы, да немчура Бомелий – в банных халатах. Званы были для потехи хор в костюмах а ля рюс и трепетные плясуньи, лет десять исходившие по́том у балетного станка, а теперь вот подрабатывающие на корпоративах (но отчего-то воротящие нос от тискающих их пьяных мужиков, будто им и не сказали, к какой публике ведут).

Из примет нашего времени также нарисуются татуировка в полплеча у Грязного, сигаретки в руках то одного персонажа, то другого, инвалидная коляска для угасающей Марфы. Среди новостей по части сюжетных приращений – влюбленный в Любашу Малюта Скуратов и появление у последней внушительного живота, не оставляющего сомнений: это не от пирожков. Но если вожделения злодея-опричника температуры спектакля не меняли, то интересное положение любовницы Грязного приведет к существенным последствиям. Первое: не сможет Григорий в финале убить женщину, носящую его ребенка, Любаша застрелится сама. И в тот же миг развеется в прах оперный образ сильной личности, несущей, не сгибаясь и не ломаясь, свой крест. Второе последствие: измена жанру. Брошенная беременная – беспроигрышный прием, способный довести зрителя до слез и качнуть трагедию в сторону мелодрамы.

«Поплачь, зритель», – давит она на жалость. «Нет, содрогнись», – настаивает Римский-Корсаков, каждой своей нотой рисуя страшные судьбы, переломанные беспощадным молохом. Но режиссер разницу не улавливает и выставляет умилительных детишек в сцене воспоминаний Марфы, зажигает море свечей «на помин» ее поврежденной души, продолжая затягивать «Царскую» в мелодраму. Эффектность и сентиментальность ведь тоже из ее арсенала – как и психологическая пустота. В картинных, ритмически отлично организованных мизансценах обнаруживались застывшие в своей одномерности персонажи с абсолютно предсказуемым душевными проявлениями. Найдется лишь один пронзительный по части этих проявлений эпизод – когда теряющая разум Марфа будет нежно кутать Грязного и себя в свадебный кафтан казненного жениха. Да самому Грязному режиссер позволит на минуту уклониться от стандарта. Свое последнее «Страдалица, невинная, прости» он адресует не только Марфе, а и Любаше. Но эту высокую покаянную ноту тут же перекроет бутафорское «пиф-паф».

Дать настоящий трагедийный накал могли бы солисты. Гипотетически – да. Практически такой шанс даже не вырисовывался. Добротный вокал – высшая похвала лучшим в виденном составе. Но и им до интересных, масштабных образов было как до Луны. Дмитрий Зуев – Грязной, выбравший одноообразный злодейский тон, так ему и не изменил. Лишь в последнем монологе попытался без особого успеха поискать другую краску. Завоеванием Дарьи Тереховой можно счесть то, что эта достаточно зрелая артистка сумела предстать совершенной девочкой, да и голосом не обманула. Пела Марфу легко, прозрачно, но своего слова в партии не сказала – как если бы только вчера вышла из институтского класса, где прилежно отработала учебный материал (на который разобраны все арии «Царской»). Вчерашним студентом выглядел и Дмитрий Никаноров – Лыков. Но тут есть любопытный нюанс: молодой тенор консерваторий не кончал. Выпускник Щукинского училища осваивал мастерство на оперетточном курсе, где плавать в трагедийном материале такого накала едва ли учили. Верно, отсюда беспомощность его приятного, несколько инфантильного тенора (а вот почему при упомянутом образовании Никаноров был беспомощным и актерски – вопрос). Любашу отдали Екатерине Лукаш с красивым, хотя и легковатым для партии голосом. Ей не хватало свободного полета в верхах, но другой недостаток был существеннее: в певице не находилась внутренняя мощь и та искра в глазах, что восхищала матерого Малюту. Моцарт, в котором она как-то однажды блеснула, ей, определенно, роднее... А помянутый Малюта, то есть бас Феликс Кудрявцев, среди действующих лиц второго ряда оказался единственным, кто был «на коне». И единственным, кто в целом спектакле мог ответить за трагедию, – потому как помощника ему на находилось даже в оркестровой яме.

Музыкальным руководителем «Царской невесты» значился Ариф Дадашев. Но один из трех премьерных спектаклей отдали Федору Безносикову, работавшему на постановке в качестве второго дирижера. Ситуация из редких, намекающая, что на молодого музыканта, еще даже не окончившего соответствующий курс в Московской консерватории, возлагают большие надежды. Но с Римским-Корсаковым он не совладал. На увертюре отчаянные, плохо прописанные бравуры сменялись дежурной лирикой, рвались вперед медные и задыхались в безумном беге струнные. Не все будет в порядке с балансом ямы и сцены. Хотя явственно слышалось: ансамблевое чутье у дирижера развито отлично, и в иные минуты богатейшую фактуру ведомый им оркестр передавал впечатляюще. Еще с десяток репетиций – и «Царская» может зазвучать. Если поддастся Безносикову самый прихотливый «инструмент» – голос вокалиста, который композитор выписывал как партию в роскошном ансамбле. И если удастся ему проявить собственное, убедительно аргументированное отношение к партитуре – то есть то, в чем так мало преуспел режиссер... 

Умные люди вроде Гегеля говорили: история повторяется дважды: первый раз как трагедия, а второй – как фарс. Литератор Владимир Сорокин, к примеру, прислушался и произвел едкую сатиру «День опричника», в некотором роде сопрягающуюся с идеями Дмитрия Белянушкина. Последний же и на иронию не решился, а стал что-то говорить про «понять меру покорности и наивности русского человека». Понять – в связи с чем? Предположим: в связи с сегодняшними событиями, интерпретировать которые каждый волен как хочет. Но тогда вперед – высказываясь острее или уж с тонкими подтекстами, а не пресно перепевая оперный сюжет с претензией на антиутопию.

Фото Сергея Родионова.