Верди писал ее, еще и в планах не имея «Трубадура» или «Травиату», которых назовут его творческим взлетом. До той поры гений, стало быть, разминался. Соответствующе к этим опытам и относятся в мире. «Луизу», например, за последние три года ставили всего девять раз, и то на сценах не первого ряда. В России оперу видели лет 150 назад, как раз поблизости — под Аполлоновой квадригой. И респект тому, кто придумал поставить ее сегодня, уже на Новой сцене театра. Потому что отыскалось в дальнем углу помянутого оперного супермаркета нечто удивительное.

Парк развлечений 

Итак, не альпийский пейзаж с мрачным замком на горизонте открылся на грозной увертюре, а магазин с коробками под потолок и указателями «Табуретки», «Кресла», «Кровати» (уж не аукнулась ли здесь вездесущая реклама мебельной коллекции «Верди»?). Ночь, дремлет за конторкой охранник, почивает на выставочном ложе с ценником какая-то особа, причем мертвым сном: и нахлынувшие покупатели не сразу заставят ее выбраться из-под одеяла... Если довериться баннеру с презентацией действующих лиц, который нам вывесили на увертюре, в кровати — подруга героини, представленная как лучший по итогам конкурса консультант магазина. Эк горит человек на работе, что даже отойти домой не может и спит, не раздеваясь! 

Но нет, это совсем не звезда торговой сети, а рядовая продавщица Луиза. Охранник — ее отец, с первой ноты выдающий в себе нежнейшего родителя. Это он, по всему, не отпускает ее от себя ни на шаг, боясь, как бы чего не вышло. И не зря боится: вокруг юной простушки уже вьется подозрительный кавалер. Тут как тут интриган Вурм с интонациями известного нам доктора Бартоло. Изрядного возраста господин, вынырнувший прямо в пальто из той же стендовой кровати, влюблен в Луизу и желает расстроить амуры молодых. Он-то и выдаст ее отцу, что кавалер — сын графа Вальтера (здесь мэра), и ему, конечно, лишь бы поиграться с доверчивой девушкой. А затем отправится к этому самому Вальтеру, которого при первом знакомстве публика обнаружит в неприлично роскошных, вырви-глаз красных интерьерах совершенным хозяином жизни. Три секретарши, орда секьюрити, подмахивание бумаг, примерка смокингов, наконец, явление гостей, для которых там — ведерки с шампанским, здесь — самодельный конкурс красоты в качестве одного из пунктов развлекательной программы. Тут-то и выяснится, что граф планирует женить свою кровинку Рудольфа на богатой вдове — герцогине Фредерике. А потому, когда к нему прибежит интриган Вурм, он совсем не обрадуется новости про увлечение сына.

Переобуваясь на ходу 

Весь этот первый акт, где в кучу — самые узнаваемые знаки и штампы нашего времени, читался как иронический взгляд режиссера на старомодный сюжет, позаимствованный либреттистом Верди Каммарано в драме Шиллера «Коварство и любовь». Но «оторвавшись» в обрисовке полюсов социального бытия, Георгий Исаакян вдруг сделал интересный поворот: бросив забавлять (и забавляться), он сосредоточится на самом бережном воссоздании оперной истории. Да, вместе с художником Алексеем Трегубовым оставив действие где-то в условном «сегодня», но не тронув ни перипетий, ни сути трагедии. Что ж его излюбленное «театр жив приращением смыслов»? Здесь Исаакяну оказалось достаточно вердиевских. И силы он бросил на то, чтобы сделать их объемнее и ярче. 

Оригинальность мизансцен как средство достижения этой цели режиссера не занимала. Оригинальность образов — тоже. А вот труды по пробуждению в вокалисте актера увлекали. Каждый в его руках был (или изо всех сил старался быть) выразительным, чутким к слову и душевным движениям своего героя. Каждый был нацелен на взаимодействие, а уж нюансы в это взаимодействие, и порой очень тонкие, вносил режиссер. Конечно, это сказалось на вокальной стороне дела: осмысленность ей к украшению. И первая в ряду удач — работа Анны Аглатовой, певицы, которая Верди практически не поет: ее голос по фактуре не упруг, как теннисный мячик, без итальянского блеска. Но он гибок, нежно окрашен, в пиано распускается благоуханным цветком. Такой — попадание на все сто в тот образ Луизы, который рисовался в спектакле, да и в тот тип оперы (очень и очень интересующейся тонкостями психологии), который вышел из-под пера Верди. Едва появляясь на сцене, становились центром притяжения Николай Казанский — Вурм и Эльчин Азизов — Мюллер. В вокальной культуре (но не в актерской интересности) им были под стать корейский бас Саймон Лим, певший графа Вальтера, и Агунда Кулаева в партии Федерики. Один Антонио Поли несколько вырывался из строя. Итальянский тенор с голосом блестящим, сильным, но не очень пластичным и не очень выровненным по регистрам, поддавался актерским установкам режиссера с трудом и никак не мог оторваться от одеяла, которое все тянул на себя. Что делать: тенора — цари и боги в оперной вселенной. Поди смири их. 

Вот из этого «материала» — плюс отличный хор и живой, темпераментный оркестр под управлением Эдуарда Топчяна (такого же новичка в Большом, как и Исаакян) — и лепился спектакль, финал которого по накалу даже превзошел задуманное композитором. Точнее — чуть было не превзошел.

Memento mori 

Трем действиям оперы авторами предпосланы названия: «Любовь», «Заговор», «Яд». В последнем, определенно, должно было нарисоваться, как выпьют несчастные влюбленные из одной чаши зелье и, утопая в печальных ламенто, сплетаясь в последнем объятии, воссоединятся — не в жизни, так в смерти. На самом деле все будет по-другому (и поищи еще оперу, где подобное случалось). 

Перед своей свадьбой Рудольф придет к Луизе. В опере — в ее дом, в спектакле — в храм, возвести который режиссера и сценографа подвигли, надо полагать, органные пассажи в начале последнего действия. Потребует ответить: писала ли она письмо (вынужденное, как уже знает публика), где отказалась от любви нему? «Да», — ответит девушка, связанная словом, за нарушение которого ей пригрозили казнью отца. Тогда на месте вполне себе обычного мажора нарисуется чудовище: он выпьет захваченного с собой отравленного вина, но даст его и Луизе. А потом, взявшись потихоньку подводить несчастную к мысли о неизбежном, будет бросать обидные слова в ее адрес и потрясать кулаками в адрес того, с кем не спорят. Во что превратится она, узнав, что убита любимым и ко всему без вины? В девчушке в деревенском платьице и кедах, по виду — совершенной жертве, вдруг обнаружится огромная сила духа. Ни слова в упрек, только смирение, любовь и просьба не гневить небо. Но оба, даже когда откроется правда, так и не припадут друг к другу с последним «прости». Так, сознательно или невольно режиссер высветит трагическую аксиому: каждый на этой земле умирает в одиночку и каждый со своими мыслями. Луизины — о Боге. А Рудольф до последнего будет мстить — теперь уже отцу, которого сочтет автором всей этой интриги. На последнем издыхании он бросит ему: «Моя смерть — тебе наказание»... 

У Шиллера сын прощал отца. Верди распорядился иначе: в «Луизе» он еще ищет, как гарантированно высекать в публике потрясение. В помощь ему Исаакян добавит тоску предсмертного одиночества и ужесточит коллизию, позволив двойному преступлению — убийству и самоубийству совершиться в храме. Тут уж сила потрясения должна быть термоядерной. Но упс! Вдруг медленно, как в рапидной съемке, вплывет под храмовые своды веселая, расплескивающая вино из фужеров толпа свадебных гостей, выпущенных из самых благих намерений: на контрасте подчеркнуть трагедию. И эта, в реальности ни под каким видом невозможная картина, окажется тем острием, от которого лопаются шарики. Финал и сдулся. 

Рвем купленные билеты? Нет, бежим на спектакль. Чтобы познакомиться с опусом, где Верди, еще посматривая назад, вовсю нащупывает интересные способы обрисовки характеров и ситуаций. Чтобы насладиться мелодиями, которые кружили головы современникам композитора. И чтобы — тут мы опускаемся на землю, — глядя на работу режиссера, почувствовать соль фейхтвангеровского «Талантливый человек талантлив во всем». Даже в том, что удачей не назовешь. 

Фото — Дамир Юсупов