В этом спектакле открытый финал. В прямом смысле. Никто не знает, чем все закончится, включая режиссера. Перед началом очередного показа последний играет с дирижером в «камень-ножницы-бумагу». Какой вариант концовки (конечно, заранее отрепетированный) выпадет – тот и представят. Что увидят другие, не знаю, а мне выпал финал, о котором Джанкарло Менноти и не помышлял. 

По сюжету мадам Флора, держащая спиритический салон где-то в Америке середины прошлого века, сходит с ума. По всему, дама уже давно двигалась в этом направлении, но спусковым крючком стало ее ощущение, что кто-то страшный-престрашный с холодными руками в ходе одного из сеансов стал ее душить. Подозрения пали на глухонемого приемыша Тоби – уж очень мадам не любила его. В итоге в паранойе она стреляет в беднягу. Геликоновцы, будучи любителями переписывать оперные сюжеты, и тут не устояли перед искусом и переложили пистолет в руки... Тоби. Как? Ребенок застрелил приемную мать? Застрелил. Только не ребенок, а вполне себе молодой человек в расцвете сил. 

Постановщик Илья Ильин придумал любопытный и даже логичный ход. В короткой опере на час – два действия. В начале второго вдруг обнаруживается, что прошло энное количество лет, и Тоби, как и дочь мадам Флоры Моника, выросли. Более того – полюбили друг друга, и вовсе не платонически. Публике продемонстрируют интересное нижнее белье, в каковом дамы прошлого соблазняли кавалеров, разденут до пояса этого самого кавалера и пристроят на спиритический стол… – прочее предсказуемо. Так вот после очередных оскорблений от мадам Тоби сбежит, чтобы потом вернуться. Зачем? Тут версии Менотти и Ильина расходятся. Первый утверждает: Тоби просто больше некуда и не к кому было идти. Второму это показалось слишком пресным, и вот уже парень идет на дело – чтобы прибрать деньги мадам. За этим занятием та и застанет воришку. Совсем уж казнить преступника не будем. Не Моника ли, которая в спектакле убежала вслед за Тоби, подтолкнула к тому простодушного любовника? Паре ведь определенно будут нужны деньги для строительства семейного гнездышка. Да и не думал он стрелять, пистолет нашелся в сумочке с деньгами. Так, схватился за него с испугу да в завязавшейся борьбе случайно и выстрелил. Вбежавшая Моника, будто наготове стоявшая за дверью, подхватывает мать и с укоризной смотрит на ошалевшего Тоби. Занавес. 

Хотя какой занавес: опера игралась в камерном пространстве Зала княгини Шаховской. По периметру – ряды зрительских кресел, в центре – огромный спиритический стол, украшенный химерами. Сесть за такой проблематично (высота не позволяет), поэтому любителям пообщаться с душами умерших подставляли под мягкие места барные стулья, а для мадам Флоры соорудили массивный трон. Над всем этим тяжеловесным старомодным «великолепием» от художника-постановщика Ростислава Протасова светилась маска Горгоны. Атмосферности добавлял инфернальный синий туман на подступах к залу, забавности – печеньки с предсказаниями, которые раздавались на входе в театр... Все как будто должно было говорить: «Геликон» – не место для скуки. Но она уже пробралась сюда. 

Скучны эротические упражнения на столах или на полу как способ по-быстрому высказаться о любви. В этом спектакле они вообще подмяли под себя дивную находку Менотти: о нежных чувствах только-только взрослеющего Тоби поет Моника, будто считывая слова с губ глухонемого. 

Скучны бесконечные споры с авторами (по обыкновению, без выхода в победители). Еще памятны героиня «Травиаты» превращенная в дешевую проститутку, Аида, бросившая Радамеса погибать в подземелье одного. И вот уже тасуют трупы в «Медиуме». Композитор и либреттист в одном лице Менотти точно знал, что убить еще совсем ребенка, несчастного сироту – это будет пострашнее, чем убить сумасшедшую старуху. И чей бы труп ни обнаружился в других вариантах финала спектакля (пусть даже повзрослевшего Тоби) – всё по силе психологического воздействия будет проигрывать авторскому замыслу. 

Но в любой игре, даже не самой удачной, бывают яркие моменты. В геликоновской постановке таких насчиталось три. 

На роль юной Моники пригласили не молодую актрису, а девочку. В нашем случае это была ученица музыкальной школы Ангелина Сазонова с прозрачным светлым голоском. Это его слышали бедные миссис Нолан и чета Гобино, жаждавшие пообщаться со своими погибшими детьми. Они в этом спектакле получили искомое. Но публике, конечно, недодали: музыкальной девочке до нужной пластичности звука, которая требовалась в рвущей душу колыбельной первого финала, добираться неблизко. 

Хорош был оркестр, который примостился у четвертой стороны зала, скрытый полупрозрачной завесой (иногда она подсвечивалась, позволяя разглядеть музыкантов, а точнее – красиво «выписанную» картинку с их участием, выглядящую чуть не живописным полотном в доме мадам Флоры). Состав был небольшой, к тому же за пультом стоял опытный Валерий Кирьянов. Поэтому и ладность между инструментальными группами была, и игра в пинг-понг с вокалистами получилась. А последняя ни много ни мало составляет зерно этой музыки, где в изобилии – компактные динамичные монологи и диалоги, в том числе речитативные и даже разговорные. 

Но, пожалуй, ярчайшим моментом спектакля стало явление Ларисы Костюк в роли мадам Флоры. В сущности это бенефисная роль, и актриса ее мало сказать «сыграла» – прожила. Не без того, чтобы не оступиться, – голос порядком раскачан. Но каждое слово было осмысленно, каждая фраза драматургически выверена, в эмоции – масштаб, достигший своего апофеоза в последнем монологе героини. Вспоминая свою черную жизнь, все еще хорохорясь: «Я не боюсь» – и при этом неумолимо погружаясь в ужас, Костюк, то бишь мадам Флора уже без дураков вызвала тень – самого Шекспира. 

Фото: Ирина Шымчак