«Дневник» – это отчетная работа режиссерской лаборатории «Круг внимания», появившейся в МАМТе с легкой руки Александра Тителя. Если поверить мэтру, назвавшему причиной ее рождения дефицит режиссеров музыкального театра, то встает вопрос: а чем тогда десятилетиями занимаются в столичном ГИТИСе и Петербургской консерватории на соответствующих факультетах? Если не поверить, вырисовывается другая картина: таланты были и будут, но попробуй взять крепость под названием «оперный театр»! Есть способ: покажи себя – зовут многочисленные конкурсы и лаборатории. И вот уже не только актеры, драматурги, композиторы, но и режиссеры музыкального театра упражняются на трамплинах для прыжка в счастливое будущее. Лаборатории Союза театральных деятелей, геликоновский конкурс «Нано-опера», независимый проект New Opera World... Теперь в этом ряду и мамтовский «Круг внимания».

В первый набор вошли семь молодых специалистов. Четверо из них – девушки (что отражает сегодняшнюю тенденцию: режиссура все неодолимее влечет представительниц прекрасного пола). Трое из семи на оперную территорию прежде не ступали, для остальных она – дом родной, причем кое-кому удалось его уже и приукрасить: их работы отметила «Золотая маска», включив в свои конкурсные номинации. Каждый из этой неоднородной компании выбрал себе по фрагменту из опер, о которых наш меломан порой и не слыхивал; театр предоставил своих вокалистов, концертмейстеров Анну Рахман и Татьяну Лобыреву, музыкального руководителя Арифа Дадашева, пригласил свободного художника Юлию Ветрову – и дело завертелось.

«Елка»: талибы не пройдут!

Виктория Агаркова, выпускница ГИТИСа (мастерская Георгия Исаакяна)

Логично, что выбранная режиссером опера прошла первым номером. Она – самый ранний из известных нам опусов, созданных по Достоевскому: 1900 год. Не забыта, но ставится редко. В основе скромной одноактовки Владимира Ребикова – две истории, одна из которых – рассказ Федора Михайловича «Мальчик у Христа на елке». Но режиссер придумала свою, третью, которая должна была сыграть роль концепции, объясняющей, откуда взялся на улице одинокий голодный ребенок. Не идти же, в самом деле, за Достоевским на мрачные проспекты зимнего Петербурга (авторские указатели давно не закон) и не припоминать же повальное отечественное бомжевание и нищенство эпохи перестройки (это уже не в моде). Талибы, Афганистан, беженцы, хлынувшие в Европу, о которых изо дня в день взялись докладывать СМИ, – это будет поактуальнее!

Но концепция оказалась притянутой за уши. Видом героиня – типичный европейский ребенок в унисексе: шапка, куртка, резиновые сапоги. Милостыню просит Христа, а не Аллаха ради. Покойная мать, представляющаяся ему, – чисто Богородица без всякой паранджи... Куда убедительнее будет противопоставление в финале музыки Ребикова и жесткой действительности. «Экий вальс я сочинил на века, вслушайтесь в его полетную мелодику, в его хрустальные переливы», – нашептывал композитор, рисуя дивные сияющие дали, в какие отправилась душа замерзшего ребенка. «Да ладно! Душа! Мне б с заключением успеть до новогоднего корпоратива», – это подаст голос «мадонна», деловито высвободившаяся из библейских покрывал и обернувшаяся патологоанатомом, которой недавние «ангелы» (белые крылья на белых рюкзачках, неоновые нимбы) подгонят прозекторский стол на колесиках.

«Белые ночи»: диагноз по Ганушкину

Яна Селезнева. Окончила ГИТИС как режиссер драмы

Ставя отрывок из оперы Юрия Буцко, написанной в 1968-м, но почти не видевшей света рампы, режиссер взяла себе в подсказчики психиатра Ганушкина. Зачем? Ведь мечтатели (к каковым Достоевский отнес своего героя) – не буйные, грезят себе тихо о невероятных приключениях, сногсшибательном успехе, неземной любви, а если и опасны, то только для себя. Потому как в чужой им яви рано или поздно нарисуется вопрос: зачем ты жил? И тут уж недалеко до петли или пистолета. Но про Ганушкина режиссер вспомнила не зря. В музыке оперы (по крайней мере в представленной сцене прощания Мечтателя и Настеньки) истерия – всевластная хозяйка. Атональность, взвинченный вокальный эквилибр, «смятенный» аккомпанемент: так болезненно герой выламывается из своей комфортной оболочки и цепляется за ускользающую реальную жизнь. Читал ли композитор статьи Ганушкина, кто знает. Но ведь угадал: мечтатели – подгруппа психопатов. Совсем неопытная в оперном деле Селезнева в музыке это услышала и подобрала подходящий антураж: кинозал, где иллюзорные миры расцветают пышным цветом, а их герои в фантазиях Мечтателя вдруг начинают двоиться, троиться, жить своей жизнью, обретать странные образы... Настенька-то стремглав побежит из этого сумасшедшего дома. А он – нет, пригрелся. 

«Преступление и наказание»: так говорил Караваджо

Грета Шушчевичуте. Образование – ВГИК. Режиссер, актриса, педагог по актерскому мастерству.

Уроженка Вильнюса выбрала одноименную оперу итальянца Арриго Педролло, написанную в 1926 году и будто в резервации, куда тектонические сдвиги в музыке под названием «авангардизм» доносились едва-едва. Судя по представленному отрывку, композитор всей душой тянулся к классике и при этом никак не сопрягал свою музыку с русской культурой. Логично отказалась от ее проявлений и постановщик. Она выпустила на сцену укутанных с ног до головы в разноцветные ткани особ, напоминающих об образах эпохи Возрождения. Ткани будут постепенно сниматься и укладываться ковром на пол. С такой же неспешностью режиссер попытается обнажить и душу героя. Как? Припомнив Караваджо. Знаменитый бузотер и художник мастерски владел светотенью, впадая и здесь в свойственные ему крайности. Тень – так чернее ночи, свет – так чуть не из райских кущ. Оттого в его картинах и столько экспрессии, которая окажется на руку постановщице, по всему, склонной к некоторой бесстрастности.

Выбирает она, к примеру, «Распятие святого Петра». Мучители пожелали казнить его, как Христа. Но апостол сказал: недостоин умереть Его смертью, распните вниз головой. Воссоздавая эту картину с помощью Кирилла Золочевского (Раскольников) и артистов Пластического театра Алишера Хасанова, режиссер будто сказала: не так ли изощренно истязал себя и герой Достоевского за совершенное убийство? А вот – иллюстрация самого убийства, которая напомнит сразу несколько караваджевских полотен. Это и то, где изображено усекновение главы Иоанна Крестителя, и те, где на месте Предтечи – Олоферн и Голиаф. Кого-то, согласно библейской истории, обезглавили во благо избранному народу, кого-то на беду его. И эта неоднозначность кровавого акта тоже станет хорошим подтекстом к мучительным раздумьям Раскольникова.

Как справилась бы новичок в опере Шушчевичуте с целым, неизвестно, да и в отрывке не все было ладно: то стройность формы исчезала, то «копии» караваджевских картин теряли характерную (и принципиальную для режиссерской концепции) контрастность светотени. Но продемонстрировать то, чего от неофитов ждешь всегда, но получаешь редко – свежесть взгляда на оперный предмет, – постановщице удалось.

«Братья Карамазовы» и «Князь Мышкин»: мы где-то встречались

Удивительным образом гипотетически наиболее сильные участники Антон Оконешников и Дмитрий Отяковский «написали» похожие сочинения. В обоих найдется подспудная, постмодернистского толка, ирония, фантасмагоричность и неприкрытое желание удивить, во что бы то ни стало выломавшись из форм, которые значатся в воображаемом листе ожидания у бывалого зрителя. Изъян у них обнаружится тоже один.

Оконешников (режиссер Александринского театра, дважды номинант «Золотой маски» за мюзикловые постановки в детском музыкальном театре «Карамболь»)выбрал фрагмент из большой оперы Александра Холминова «Братья Карамазовы». В 80-х она ставилась на нескольких российских сценах и в Германии. Теперь позабылась. Напомнит о ней режиссер в эстетике «Бала вампиров» – мирового мюзикла, калька с которого лет десять назад собирала в петербургской Музкомедии весь город.

Несчастного Митю, который здесь центральная фигура, будет загонять в отчаяние все сужающийся круг то ли призраков, то ли зомби. Тут наступает залитый клюквенным соком старик Карамазов, там размахивает декадентской пахитоской в черном пиджаке и черных же очках инфернальная Грушенька. Такая, пожалуй, и пирожки будет делать из людей, наподобие героини еще одного модного мюзикла. Эта фантасмагория увлекала (точнее: развлекала). Что ж Достоевский? Оставлен за своим любимым занятием – постижением человеческой души в кулисах. Тем же – потерей смысла – грешила и фантазия Отяковского (выпускника Петербургской консерватории по специальности «режиссура музыкального театра», постановщика первых в России screen-опер «Пир во время чумы» и «Скупой рыцарь»).

Скольких оперных аристократов и просто приличных людей волею режиссеров мы видели на помойке, не перечесть. Вот и в отрывке из сочинения Александра Балтина (судя по скудным сведениям, никогда не исполнявшегося с момента написания в 1984 году) вся честная компания, собравшаяся на злосчастном дне рождения Настасьи Филипповны, – это отбросы общества. Какие-то задворки, старые бочки, потасканные «дамы» и пообносившиеся «господа», а вот и она, виновница торжества. Размашистый шаг, растрепанная прическа, этакий пахан, казнящий и милующий (отличная по актерской и вокальной выразительности работа Ксении Муслановой!). В толпе бомжей не сразу разглядишь Рогожина. А вот Мышкина не заметить трудно. Он тут – неказистый очкарик, потихоньку копящий богатства в супермаркетовской тележке. Чтобы бросить к ногам своей королевишны? Да кто знает. Пока шел кипиш из-за ста тысяч, богатства разворуют друзья-оборванцы. И забьется он, маленький, в опустевшую тележку. И заплачет. А публика гадай: по просроченным консервам и сломанной гитаре или по мадам Барашковой, рванувшей в очередной загул?

«Игрок»: ваш ход, Федор Михайлович!

Алексей Смирнов. Окончил ГИТИС (мастерская Александра Тителя и Игоря Ясуловича). Ассистент мэтра в ряде постановок МАМТа и куратор лаборатории «Круг внимания». Ставил в Астрахани, Баку, Новосибирске, Петербурге, Москве.

Выбранная им опера, в отличие от прочих лабораторных, – самая исполняемая. Шла на первых сценах страны, за границей тоже принята, знает немало интересных версий. Какую-то предложит Смирнов? Он выбрал кульминационную сцену в казино и заявил: буду исследовать природу одержимости.

И вот уже потянулись к игорному столу Длинный англичанин и Толстый англичанин, Горбатый игрок и Неудачливый, Уважаемая дама и Дама так себе.... всех не перечесть. Но сразу отметим: компания вышла не слишком выразительной. Пик колоритности – Горячий игрок видом мачо и Старый игрок, чем-то походивший на импозантного седовласого молодца из рекламы Tele2. Впрочем, что это мы. Была еще Бледная дама, представшая в образе Анны Григорьевны Сниткиной. Ее режиссер посадил за пишущую машинку – набивать пекущийся здесь и сейчас текст «Игрока». Был и сам автор, орлиным взором обозревающий свои владения, потому как Смирнов вывел его Директором казино. Логично: вы, господин писатель, игроманией переболели, симптомы описали как никто – вам и рулить. Но у рулевого возьми да случись рецидив: когда обезумевший герой бросит в толпу выигранные тысячи, тут как тут окажется и Федор Михайлович, вмиг растерявший свою величественность. Хвать пачку денег – и к столу. Игра продолжается!

Иллюстрация игромании выйдет недурная. Даже забавная. А заявленного исследования одержимости как страшного рабского подчинения страсти не будет. На все вопросы, какие мог бы задать желающий разобраться в природе того, что еще называют бесовщиной, – молчок.

«Раскольников»: наступай на шею слабого

Анна Салова. Выпускница ГИТИСа (мастерская Дмитрия Бертмана). Ее дипломная работа «Ложь Мартина» по опере Менотти в московском театре «Амадей» была номинирована на «Золотую маску»-2020.

Неизвестное у нас сочинение Генриха Зутермейстера было написано в 1948 году, когда Европа только-только освобождалась от фашистского морока. Но отзвуки «Зиг хайль!» и истерических гитлеровских речевок, вовсю слышащиеся в его эстетике, – это не только знак времени. Язык тех, кто убивал из желания переделать неправильно устроенный мир, распинаясь в любви к людям (конечно, своей, арийской расы), войдет в идеальный унисон с идеями, которыми руководствовался Раскольников, замышляя порешить старуху-процентщицу. На этом языке будет изъясняться его Второе «я», призывающее: не бойся, не сомневайся, ведь убийство – естественный отбор. А на жалкой кровати в выгородке желтого параноидального цвета будет заходиться криком (который только приветствовал любитель речевой декламации Зутермейстер) реальный Раскольников. Но покричит да и сдастся. Фантомный персонаж в прекрасном исполнении Антона Зараева почти любовно снимет с него крест и сам нанесет удар в сердце невидимой нам старушки, сцепив железной хваткой дрожащие руки борца за справедливость...

Умеет эта девочка Анна Салова рассказывать истории так, что и не захочешь, а припомнишь: все гениальное просто. Но дело не только в том, как это поставлено. Само произведение стало настоящим открытием мамтовской лаборатории, бонусом, который повышает реноме нового проекта в разы. Дать молодым шанс подкачать мышцы, размять интересную тему, показать себя во всей красе – этим занимаются многие. В МАМТе же устроили серьезную выставку редких произведений искусства, где каждый волен выбрать свое центральное (и не обязательно зутермейстеровское). Стань она постоянной «экспозицией» театра, выиграли бы все.

Фото Сергея Родионова