События
06.10.2021
ЦАРЬ ИОАНН И ТЕНЬ ЦАРИЦЫ ВАМПУКИ
Какой меломан не встрепенется, узнав, что едет в столицу редкий гость - Михайловский театр? Что везет он «Опричника» Чайковского, которого не видывали на здешних сценах лет двадцать? Подогревали любопытство интригующий постер спектакля, где в образе Грозного – сам худрук Михайловского Владимир Кехман, и интересная подробность: режиссер постановки - начальник Управления президента РФ по общественным проектам Сергей Новиков.

Шесть лет назад он блеснул на конкурсе «Нано-опера». Госуправленец без режиссерского образования не встал тогда на пьедестал почета, но получил спецпризы – приглашение на постановку в Красноярский театр оперы и балета и сертификат на недельную стажировку в ГИТИСе. С тех пор он был замечен как режиссер на таких серьезных площадках, как Концертный зал Чайковского и Геликон-опера. Но масштабных спектаклей, подобных «Опричнику», ему ставить не доводилось.

В одном страшно нестрашном сне...

Не устала ли ты, публика, от перекройки оперных оригиналов и приращений смыслов? – читалось в эстетике подарка, преподнесенного столичным театралам (заметную долю которых составлял бомонд). Авторы явно желали следовать букве либретто, велящей поселить героев в XVI веке, разодеть в соответствующие одежды и не заставлять запутавшегося героя-опричника, скажем, стреляться, а его невесту – прыгать в царские перины. Но сегодня при таком настрое лишь пара вариантов обещает сделать предприятие успешным: режиссер создаст тонко нюансированную психологическую партитуру, которую сумеют разыграть актеры, или, наглядевшись отечественных оперных записей 50-60-летней давности, поставит нечто винтажное, источающее аромат эпохи (которая, судя по изобилию фильмов про советское прошлое, на пике интереса). Но ни то, ни другое в спектакле не обнаружилось.

В поисках ответа, как назвать происходящее на сцене, нежданно помог художник спектакля Александр Купалян, который написал в программке: хотели показать не столько картины реального мира, сколько сновидение о том, каким был этот мир. Вот оно: сон. Нет, в концепцию купаляновское довольно интересное заявление не превратится. Но, спотыкаясь на просторах спектакля о ту или иную несообразность, слово «сон» (который по определению ирреален и алогичен) припомнишь не раз.

В первый – когда в конце 1 акта боярышня Наталья, только что показавшая зубки (не мил мне твой выбор, тятя, – да водой в престарелого жениха), покорно пойдет под благословение родительской иконой, которую на Руси выносили перед самыми важными в жизни событиями. Упрямица уходит в монастырь? Нет. Согласилась на замужество со стариком? Нет. Тогда на что благословляет боярин Жемчужный дочь?

Резанет глаз черная орда в лиловых поясах, которые так любят католические прелаты, и накидках, похожих на фелонь, в каких служат православные священники. Это опричники. Дошедшие до нас изображения рисуют «униформу» членов этого своего рода монашеского ордена (во главе которого «игумен»-царь) иначе. Но ведь во сне может быть все что угодно. Хотя в этом логику уловить можно: скорее всего, художник искал обобщающий образ зловещей силы. Беда, что в театральной реальности эта костюмная фантазия – жирный перпендикуляр к ряду остальных костюмов, явственно тяготеющих к исторической правде в ее хрестоматийном виде.

Из серии «Приснилось же!» и иконостас в разоренном доме боярыни Морозовой, обращенный ликами к публике в то время, как хозяйка коленопреклоненно изливает душу его задней стенке. Оттуда же сцена, когда ее б росают в розвальни – копию тех, что на картине Сурикова. Н-н-н-ну! – понеслись они, запряженные мужичками, по брусчатке Красной площади, как в фантасмагорическом сне. Потому что наяву розвальни – это сани, а зимой в постановке не пахнет. И оперная боярыня Морозова – не та верная дщерь мятежного протопопа Аввакума, которую живописал Суриков. Та родится через 60 лет после роспуска опричнины.

А где, как не во сне, может привидеться такая свадьба, какую изобразили в финале «Опричника»? Вышагивает вдоль стола невеста, по-деловому перекусывая то тем, то этим, чокаются, как на фуршете, девицы-красавицы в компании с кавалером и снуют слуги, разодетые Иван-царевичами. Откуда ни возьмись явится вазон с водой, в который спикирует головой несомый дюжими молодцами жених, приговоренный к смерти за отказ отдать свою голубу царю (даже если б додумался затейник по части казней Грозный до столь нелепо-картинного способа, на театре он выглядит анекдотом). А как перестанет подергиваться тело захлебнувшегося героя, Иоанн Васильевич, подоспевший на этот смертельный номер, – коршуном к лежащей в обмороке невесте. И что сластолюбцу до того, что в трех шагах тело жениха, которого сам-то Чайковский доводил не до смерти, а лишь до плахи, тело боярыни Морозовой, не выдержавшей вида сына у той плахи, и тело мамки невесты, которую вспороли ножом до кучи. Но как ни укомплектовывал режиссер сцену трупами, трагедия так и не нарисовалась... А только ставить крест на постановке повременим.

Ложка меда с горчинкой

Главный дирижер театра Александр Соловьев, год назад вступивший в эту должность, решился на свою редакцию оперы. И такой карт-бланш, надо заметить, ему дал сам автор, до последних дней мечтавший доработать сочинение, которое считал далеко не идеальным. В корзину полетело то, что было сочтено повторами и длиннотами, – к примеру, половина песни «Соловушко» из первого выхода героини. Динамики действию это прибавило, что, безусловно, оценит широкая публика, а иные, может, и возмечтают: как бы и неповоротливого Вагнера подсократить или хоть Римского, придумавшего свою бесконечную песню Индийского гостя явно для того, чтобы потомкам жизнь сахаром не казалась... Сверх того, в театре чуть перекроили оперу: танцевальный фрагмент из сцены свадебного пира в 4 действии превратился в симфонический антракт к тому же действию. Оркестр показать (безусловно, достойный этого) – затея прекрасная. Но стоило ли вырывать из органичного контекста разудалый номер и ставить на место, где обычно предсказываются грядущие события, в нашем случае трагические? Вопрос дискуссионный.

Далее Александр Соловьев взялся за исполнительскую сторону дела, и во многом преуспел. Звучание оркестра – хорошей выделки полотно, в котором основная «нить» – интеллигентность, проступавшая даже там, где необходимо было рвать и метать. И начинающему в «Опричнике» свой оперный путь Чайковскому это было к лицу. Команда солистов как один уверенно двигалась к поставленной дирижером цели: качественный вокал, пристальное внимание к смыслам, отличная артикуляция. Последнее давалось с наибольшим трудом. Но нашлись те, кто показал высший класс по части скульптурности слова, – это Антон Пузанов, выступивший в короткой партии престарелого претендента на руку героини, и Алексей Тихомиров в партии злодея Князя Вязьминского. Достойно выглядела пара Сергей Кузьмин в роли протагониста и Валентина Феденева – Наталья. Но никто не сумел использовать вокальные средства для лепки образов лучше, чем Екатерина Егорова – Боярыня Морозова и Вадим Волков – Басманов. Они и обозначили противоположные нравственные полюса оперы, между которыми мечется герой (хотя Басманова ли видел на одном из них Чайковский – вопрос).

Там, где Морозова, – воля и страстное желание следовать Божьему закону. На втором обосновался молодой искуситель, все тянущий песню о дружбе и любви, меж строк которой – сладость мести, свобода творить зло, пустяшность человеческих привязанностей. В Михайловском эту партию рискнули отдать контратенору с фактурой сильного женского меццо и не проиграли: женщинам, которые повсеместно поют Басманова, этак порок не изобразить.

Басманов победит, уловив таки в сети героя. Страх в том, что выбраться из них оказалось невозможно. Прав был Сергей Новиков, мечтавший, приступая к работе над «Опричником», о возвращении оперы в культурный контекст. Она говорит о том, что горячо, да столь мощно, что даже отчаянные испытания, которым подверг оперу ее апологет, не смогли заглушить этот голос.

Фото Стаса Левшина, Николая Круссера © Михайловский театр

Фотоальбом

Поделиться:

Наверх