Театр верен себе (и мировому тренду), радикально пересмотрев и этот опус. «Пластических операций» немерено. Но, как известно, плох не сам нож. Один порубит им аппетитный салат и смастерит смазливую мордашку, другой припрячет в карман, отправляясь «на дело». Иными словами, нам важен вопрос, насколько убедительными были вмешательства постановщика Дмитрия Бертмана в оперный оригинал и ради каких новых смыслов он предпринял свои операции.

О купле-продаже

Кто эта легкая, тонкая, шаловливая красотка, с которой светящийся от счастья Марио влетает в храм? Вот они кружат в любовной игре, вот он подхватывает ее на руки, вот уносит в закулисье... Остальное, судя по лицу случайно заглянувшего туда Ризничего, дорисовать нетрудно. Зная безудержность фантазий Бертмана (но еще не зная о метаморфозах, которым он подверг героя), заподозришь: уж не появившаяся ли это до времени Тоска? Но нет, она войдет на сцену в назначенный авторами час и в другом облике - гранд-дамой. Или это загадочная маркиза Аттаванти, так тревожащая воображение Каварадосси, которую, вопреки воле авторов, вывел-таки на сцену режиссер? Выходит, так: вот и ключ от семейной капеллы Аттаванти припрятывает в храме именно эта незнакомка. Но в опере нам не раз и не два укажут на то, что маркиза белокура – и не для красного словца. Обнаружив на портрете, который пишет Каварадосси, не свой цвет волос и глаз, героиня устроит сцену ревности на полдействия. А шаловливая красотка меж тем… темноволоса. И стоп! Как ревнивая примадонна углядела на портрете голубые глаза, а не серые или зеленые? Ведь портет черно-белый.

Но что эти киксы в сравнении с самим явлением красотки, кем бы та ни была! Оно станет первым звоночком, сообщившим публике: не жди привычного героя, для которого вся любовь в одной Тоске. А с появлением дивы новый образ Каварадосси приобретет шокирующую определенность. С намеком помахивая сумочкой (здесь что-то есть для тебя, любимый!), Тоска будет звать своего Марио в уютное потаенное гнездышко. Но лишь когда это «что-то» – дорогой перстень перекочует на руку любовника, тот, до сей поры откровенно раздраженный, согласится на ее уговоры. Этот штрих, пара других – и перед нами альфонс и дама, покупающая любовь. Один отвратителен, другая жалка. Так монолитный тандем любящих, противостоящий в пуччиниевской опере злодею, рассыпется в пух и прах. Впрочем, и привычного злодея не будет.

Здравствуйте, я ваш муж

Уютная домашняя куртка, мягкость манер, выдающая хорошее воспитание, нечуждость искусству (тут как тут рояль, за которым его обладатель не преминет помузицировать). Как ни разнились исполнители роли Скарпиа в виденных составах – один чуть не интеллигент, в другом жесткость и сила проступают четче, а зловещее в рисуемом ими начальнике местного гестапо не проступало. Что за новая режиссерская хитрость?.. Портрет! В глубине кабинета – полотно, запечатлевшее жениха и невесту. Это он и Тоска. Да будет! Безжалостный охотник до недоступных дам, меняющий их как перчатки, в мечтах видит себя под венцом с одной из них? Это либо хитрый ход для покорения дивы, либо тут не без психического отклонения (то и другое хоть как-то бы объяснило подозрительную мягкость злодея). Но нет, здесь иное.

Уже после спектакля довелось узнать, что режиссер для Скарпиа придумал сногсшибательную историю: он бывший муж Флории и, судя по тому, что в его кабинете висит их свадебный портрет и хранится ее подвенечное платье, до сих пор влюблен, мечтая вернуть былые дни. Может такое быть? Может. Текст либретто неплохо ложится на эту историю. Одно «но». С таким поворотом кардинально меняется расстановка сил: этот Скарпиа, обретший волею режиссера человеческое лицо, даст фору сопернику в силе любви к Флории. Так бедного художника «припечатают» в спектакле еще раз, совсем уж лишив героического ореола. И еще раз потянется рука записать эту режиссерскую фантазию в список промахов, все множащихся и множащихся. А только когда развернется третий акт, приведший к неожиданному финалу, этот список будет уже ни к чему.

Ваш выход, примадонна

Финальное безумие Тоски – не оригинальный ход Бертмана. Эта идея фигурировала еще при создании оперы. Но, как свидетельствует история, композитор счел, что пространная сцена под занавес пропадет втуне: публика в те времена имела привычку еще до финальной ноты бежать в гардероб. Так что авторы сообща решили по-быстрому сбросить героиню со стен тюрьмы. Бертман же попробовал воплотить отвергнутую идею в жизнь.

Сцена сумасшествия начнется с первыми «рассветными» аккордами в оркестре. Проведшая рядом с зарезанным и оплаканным (!) Скарпиа ночь, Тоска очнется от видения, в котором любимый рядом, и не только он один. Между ними явится отрок в белом – общее дитя. И нехитрую песенку пастушка споет он. Ну а дальше в воспаленном мозгу насчастной нарисуются ходящие по кругу заключенные, то умирающие, то восстающие, среди которых она будет искать своего единственного; ее картинные, на публику, потуги научить возлюбленного умело, как в театре, падать, наконец – каскад нежнейших слов, в которых впервые в опере он так открыто изольет ей свою великую любовь. Только эти слова – плод воображения безумной. Потом явившийся уже из другого мира Анджелотти вложит ей в руку пистолет, из которого Тоска – не солдаты – выстрелит в того Марио, которого никто, кроме нее, не видит. И ведь умно придумано. Даже в оригинале можно разглядеть: убила его, то бишь привела историю к кровавой развязке – пусть невольно, пусть под давлением – она.

В финале героиня бросится возбужденно раскланиваться на фоне алого, будто «заведенного» на раскрытие-закрытие, виртуального занавеса, под мертвенно-медленные аплодисменты призрачных заключенных. Актриса отыграет свой последний спектакль. А потом, обессилев, упадет со счастливой улыбкой в кресло и вместе с телом Скарпиа, все это время лежащим на рояле, будет уходить вниз (машинерия в «Геликоне» что надо!). Последнюю точку в разыгравшейся трагедии поставит… Каварадосси, который, подойдя к проему, будет набрасывать в альбоме «уходящую натуру».

Кто он? Одержимый художник, ради интересного сюжетца для картины готовый срежессировать кровавую пьесу, не пожалев чужой жизни? Если да, то все, что казалось концептуальными промахами постановщика, железно сработало на эту идею. А кто Тоска? Актриса до мозга костей, для которой жизнь – театр (недаром художники Игорь Нежный и Татьяна Тулубьева «одели» кулисы рядами театральных костюмов). Натура нервическая и впечатлительная, она привыкла работать на публику и в актерском запале не заметила, как ловко, направляемая своим кукловодом, разыграла спектакль, придумав себе неземную любовь и доведя себя до помешательства... Остается самый интересный вопрос: как все это согласовывается с Пуччини.

По минному полю

Здесь обошел опасную растяжку, через шаг не повезло – так и в этой «Тоске». В том, что в спектакле, как и в опере, должна быть трагедия, режиссер и композитор поладили (от радикалов чего только не ждешь!). Невероятные фантазии оказались ловко вписаны в либреттное поле. Молодцы. Но если у Пуччини мысль всегда определенна, то спектакль Бертмана оставляет вопросы. Без подсказки едва ли вычитаешь, к примеру, матримониальную историю, а концепцию угадать – пожалели б зрителя. У Пуччини драматургическая форма чеканна и лапидарна – спектакль многословен. Чтобы «переспорить» маэстро, режиссеру нужны были пуды аргументов, и оттого чуть не каждый сантиметр спектакля перенасыщен подробностями, в том числе дешевого свойства, вроде комедии с переодеванием подвыпившего бунтаря Анджелотти в карикатурное женское тряпье или эротической сцены на рояле с последующим «Гибни, проклятый изверг».

Консенсус, хоть и с оговорками, достигнут в музыке. В одном из виденных составов веристскую стилистику триумвират героев – Ирина Окнина, Шота Чибиров, Петр Морозов одолел на ура (а актерский дуэт злодея и примадонны просто выдающегося качества). В другом пели Алиса Гицба с несфокусированным, без блеска, звуком, Игорь Морозов, предрасположенный, скорее, к бельканто, и Михаил Никаноров, почти лирик, сдержанный на эмоции, а потому и спектакль с их участием получился рыхлым. Но составы – переменная, а есть константа – оркестр. И им можно было заслушаться.

С таким убери сценическую «картинку», театр все равно останется. Какой? Тот, что на сцене? Нет, в оркестровой в яме под управлением дирижера-постановщика Валерия Кирьянова умело рисовали подлинную пуччиниевскую историю – с ее высотой тона и настоящей любовью, ту, которую так мечтала прожить и сыграть геликоновская Тоска. Но не сумела.

Фото Антона Дубровского