Латышскую сопрано Кристину Ополайс в Москве знают хорошо – и заочно по ее международным триумфам, и лично. В 2013-м она приезжала с гастролями Латвийской национальной оперы и пела Татьяну в «Евгении Онегине» – правда, без особого успеха: на втором спектакле ее заменили Динарой Алиевой (как говорили, по состоянию здоровья). Отголоски международных успехов Ополайс доносили телетрансляции из MET, где она была незаменима несколько сезонов подряд, а также информация об участии в постановках Дмитрия Чернякова и Мартина Кушея. После этого об Ополайс у нас стало принято говорить только в восторженных тонах.

В 2014 году я невольно оказался свидетелем ее громких дебютов в «Метрополитен», когда она спела сразу в двух пуччиниевских операх подряд – «Богеме» и в «Мадам Баттерфляй». Мужеству певицы можно было только поражаться, хотя ее голос тогда звучал напряженно и перетруженно: заполняя огромный зал, но едва ли принося удовольствие слуху. Это и неудивительно – такая невероятная нагрузка! Вместе с тем невозможно было не отметить ее сценическое обаяние, артистизм и просто женскую красоту, что совсем немало для сцены.

Ее голос никогда не казался уникальным, обладающим какими-то исключительными качествами. Ординарное лирическое сопрано, сильное, но бесцветное. Но чего у артистки не отнять – это музыкальности, технического блеска и выдержки. Полный диапазон, владение динамической палитрой, точная интонация и продуманная фразировка: эти качества Ополайс делали ее певицей для режиссерской оперы, где красота голоса важна куда менее профессионализма и точности.

К сожалению, годы интенсивной карьеры и специализации на затратном драматическом репертуаре принесли свои «плоды»: в Москве Ополайс выступила с заметными изъянами. Уже первая фраза ее «Гимна Луне» (из «Русалки» Дворжака, коронного образа Ополайс) обозначила проблемы: голос растрескавшийся, дребезжащий, звучащий немыслимыми для примадонны такого уровня призвуками. Дыхание контролируется не вполне, эфирных пианиссимо (там, где им положено быть) нет совсем, да и просто длинные фразы не допеваются, а большие длительности не додерживаются. Верх звучит лучше, а середина и низы – тусклые, незвучные, певица буквально выталкивает, выдавливает из себя эти ноты, иногда откровенно скандируя и переходя на мелодекламацию. Каждая ария – заметная борьба с акустикой зала (вообще-то практически совершенной – если твой голос в порядке), с оркестром, с самим репертуаром, наконец, который дается отнюдь не легко, не играючи.

Репертуар по-прежнему самый обязывающий, затратный: героини Пуччини, Чилеа и Джоржано, требующие насыщенной звуковой эмиссии, пробивной силы, наполненного певческого тона или, как говорится, «мяса». А Кристина Ополайс смогла предъявить лишь громкий крик – эстетичный в большей или меньшей степени, и, увы, совсем не свежий голос. Она, конечно, играла, была артисткой в высшем понимании, полностью владела собой и вниманием зала. Но не заметить печального состояния ее «инструмента» было решительно невозможно.

В паре с ней в Москве выступал молодой американский тенор чилийского происхождения Джонатан Тетельман. Победитель внутриамериканских вокальных конкурсов сейчас делает стремительную карьеру. Что и немудрено: выдающиеся внешние данные и настоящий спинтовый голос отличного тембра дорогого стоят. Однако пока Тетельман предъявляет только свежий и качественный природный материал: нюансов мало, смысла еще меньше, пение громкое, яркое, но грубое. Лишь в хитовой арии Каварадосси можно было нащупать что-то похожее на нюансировку и выразительность, в остальном же – победный крик молодого атлета, вырвавшегося на сцену и намеренного покорить всех и вся, включая партнершу: Тетельман в дуэтах так страстно обнимал Ополайс, что становилось неловко – словно мы не на академическом концерте, а смотрим забористый латиноамериканский сериал. И в пении, и в сценическом поведении артисту пока явно не хватает ни вкуса, ни чувства меры.

Аккомпанировал артистам оркестр Музыкального театра им. Станиславского – увы, совсем не безупречно. Гораздо лучше номеров с вокалистами были сыграны симфонические антракты (интермеццо из веристских опер). Французский маэстро Адриан Перрюшон не всегда контролировал ситуацию на должном уровне – то певцы тянули одеяло на себя, то оркестр играл по своему разумению. В целом вечер получился ярким, однако до совершенства всех его компонентов было далековато.

Фотографии предоставлены организатором/пресс-службой Moscow Nights