– Как в вашей жизни появился «Геликон» и каким образом певице, ни разу не ступавшей по оперным подмосткам, доверили роль Катерины?

– Так сложилось, что несколько лет после окончания Хоровой академии (ныне АХИ им. В.С. Попова – ред.) я нигде не работала: у меня было двое детей, и я занималась семьей. Но, конечно, я мечтала о сцене, и в один прекрасный момент меня познакомили с известным и уважаемым концертмейстером Любовью Орфеновой. Она и посоветовала попробоваться в «Геликон». Я даже не знала, что это за театр. Сходила на «Пиковую даму» и еще на какой-то спектакль, поразилась, восхитилась. Через неделю у меня было прослушивание. Дмитрий Бертман сказал: «Будем работать. На следующий год я хочу сделать диптих – “Леди Макбет Мценского уезда” Шостаковича и “Макбет” Верди».

Меня как молнией пронзило. Ведь когда я еще только начинала учиться пению, мой педагог говорила: «Света, ты будешь петь Катерину Измайлову, Леди Макбет, Абигайль». И тут вдруг эти партии (Абигайль я тоже спела чуть позднее) мне сразу на блюдечке с голубой каемочкой. Я не представляла, во что ввязываюсь, и это, наверное, меня спасло. Спустя небольшое время после обеих премьер я открыла ноты и подумала: неужели я все это пела? И когда осознала, насколько это сложно, петь стало тяжелее. Такой вот психологический парадокс.

Роль Катерины – кровавая, страшная, и я прыгнула в нее, как в омут головой. Вокально я была готова, но совершенно не готова актерски. Очень помог замечательный режиссер и педагог Матвей Абрамович Ошеровский, занимавшийся со мной индивидуально. Он был человек довольно резкий, говорил иногда обидные вещи, и я потом дома просто рыдала. Мама мне говорила: «Доченька, может, ты больше к нему не пойдешь?» – «А как же я научусь, если не пойду?» Я на него не обижалась, а старалась понять, в чем мои ошибки.

С тех пор было еще несколько постановок этой оперы, некоторые из них повторялись на разных сценах, но самая любимая – по-прежнему геликоновская. Не только потому, что первая. Я считаю, что 20 лет назад Бертман совершил некий прорыв, особенно в последнем действии, которое он решил, как каторгу души. Мне кажется, этим уходом от реальности в абстракцию он предвосхитил многое в современном музыкальном театре.

– В прошедшем году благодаря опере Шостаковича вам довелось поработать с Фанни Ардан. Расскажите об этом.

– У меня в мае планировался «Огненный ангел» в Риме, но когда я получила предложение из Афин и узнала, что ставить будет Ардан, то сразу согласилась. Фанни Ардан – потрясающая актриса и личность, она оказалась еще и прелестным человеком. Находясь каждый день рядом с ней, я думала: как же мне повезло. Она раньше не занималась оперой, и с режиссурой были проблемы. Особенно когда пошли хоровые сцены. «Они меня не слушают!», – жаловалась Фанни. Как я потом выяснила, хористы почти ничего не понимали. Я ее убеждала: «Они слушают тебя, подойди, поговори!» Это, конечно, смешно: я учила Ардан. Она отдала хоровые сцены своему ассистенту, потому что не знала, как за них взяться. А ассистенты у нее были слабые. Репетиции поначалу шли медленно, тяжело. Не только хор, но и солисты-греки ничего не понимали, сколько бы она ни объясняла. Но с главными героями работала продуктивно, показывала нам с Сергеем Семишкуром очень интересные вещи – и по характеру, и по мизансценам: как актриса она делала это бесподобно.

А еще были феноменальные костюмы от Милены Канонеро – четырехкратного оскаровского лауреата. Когда я с ней работала, впечатление было, будто смотришь фильм про Коко Шанель. Примерки шли по 4-5 часов. Я поначалу злилась и уставала чудовищно, один раз чуть в обморок не упала. Но потом поняла, как красиво все получается, какой в этом художественный смысл. Мне было особенно приятно видеть, с каким трепетом, с какой любовью, с каким знанием и преклонением эти иностранцы относятся к русской культуре. Дирижер Василис Христопулос специально занимался русским языком, понимал каждую фразу и добивался точности от певцов.

– Вы сегодня – самая известная и востребованная в мире Рената. Как произошла ваша первая встреча с «Огненным ангелом»?

– Впервые я услышала это название от Дмитрия Бертмана. У него есть чутье, и еще в самом начале нашей совместной работы он мне сказал: «Знаешь, какая роль у тебя будет самая топовая? Рената». И пропел: «Отойди, отойди, отойди от меня…». Напророчил!..

– Лет десять назад в Берлине, в Комише Опер, вы даже получили за нее звание «Актрисы года».

– Перед этим была потрясающая постановка Ричарда Джонса в Ла Монне. Очень жаль, что ее больше не возобновляли. А берлинская – моя самая любимая. Бенедикт Эндрюс – знаменитый режиссер театра и кино, хотя и новичок в опере – все очень здорово с нами прорабатывал, ему помогал на последних репетициях Барри Коски (к тому моменту уже интендант театра). Спектакль рождался в замечательной атмосфере. Я вообще очень люблю Комише Опер. Чем-то этот театр напоминает наш «Геликон» – такой же творческий, энергетический.

Был период, когда я пела Ренату параллельно в трех театрах – в Берлине, Дюссельдорфе и Мюнхене. Сначала у меня было два контракта, и они удачно сочетались. А потом в Мюнхене вдруг отказалась петь Эвелин Херлитциус: сказала, что больна и неделю репетировать не будет. И Барри Коски с Володей Юровским меня позвали просто порепетировать. Оба были в полном восторге, и спустя неделю сказали, что никто другой им не нужен.

И вот три совершенно разных постановки почти параллельно. Конечно, это была мясорубка: иногда я не сразу понимала, где нахожусь. Помню, приехала в Мюнхен на мировую трансляцию спектакля сразу после Берлина и на репетиции была почти без голоса. Барри очень берег меня, не разрешил мне петь, а перед спектаклем подошел, обнял и сказал: «Света, я знаю, что тебе тяжело. Но премьеру ты спела как бы для себя – была шикарная пресса, бешеные овации, – а сейчас спой для меня, мне это очень важно». И я спела на трансляции. У меня не было сил, но для человека, который мне столько дал, я их нашла. Потом после показа спектакля на летнем фестивале мой агент сообщил, что на меня пришел вызов в Метрополитен-опера (там будет повтор мюнхенской постановки).

– В январе, у вас была еще одна экстремальная ситуация, связанная с «Огненным ангелом».

– Да, позвонил мой агент и спросил, могу ли немедленно вылететь в Варшаву и вечером спеть спектакль. Я подумала пять минут, взяла паспорт, «вскочила» в самолет и прилетела за час до начала. Оказывается, их солистка Эва Везин утром встала и обнаружила, что у нее нет голоса. Он так к ней и не вернулся, поэтому мне пришлось петь все три раза. Я не стала играть спектакль, я только пела. Дело не в том, что он сложен и в него без репетиций не войдешь. Но, как я поняла, ей тоже хотелось участвовать, и в итоге она играла свою роль, а я пела. Был большой резонанс и успех. А я поняла, что эта партия уже настолько со мной, что могу исполнять ее в любой ситуации, даже без распевки. И не ошиблась ни разу, чем очень удивила маэстро Казуши Оно.

– В позапрошлом году в Лондоне вы впервые спели Брунгильду в «Валькирии» с Владимиром Юровским. Судя по тому, что в 2021 году вы вновь приглашены на эту партию и станете участницей исполнения полного цикла «Кольца» наряду с крупнейшими вагнеровскими солистами, Юровскому не пришлось раскаяться в своем выборе. Почему вы так долго шли к Вагнеру?

– Мне всегда говорили, что с таким голосом я должна петь Вагнера. Когда я спрашивала об этом своего агента, то слышала: чтобы исполнять Вагнера, надо для начала спеть его в каком-нибудь маленьком немецком театре. Но для того, чтобы спеть в маленьком немецком театре, ты должна петь Вагнера. Такая вот сказка про белого бычка. Однажды я спела Зиглинду с Кентом Нагано в концертном исполнении. С Юровским готовила Изольду в Глайндборне, но дальше оркестровой дело не продвинулось. Страшнее Изольды, по-моему, вообще ничего нет. Это такой марафон, и я в середине оперы почувствовала, что все, душа отлетела. А на подготовку было месяца два, очень мало. Брунгильду я вынашивала месяцев девять, хотя эта партия раза в два меньше. «Валькирию» делали как semistage, и все пели без нот. Я там была одна русская и единственная, кто никогда не пел свою партию. После первой репетиции режиссер сказал: «Чувствуйте себя совершенно свободно, потому что вы все делаете правильно». Для меня это был сверхкомплимент. Все-таки Бертман научил нас многому. Может быть, кого-то все эти режиссерские задачи раздражают, а меня увлекают.

– Конфликты с режиссерами происходили?

– У меня редко случаются конфликты вообще, а с режиссерами их не было вовсе. Я открыта, всегда стараюсь работать на двести процентов, пытаюсь поймать мысль, и режиссеры обычно бывают довольны мной, а я ими.

– О чем сейчас мечтаете, думаете, может быть, ведете переговоры?

– Конечно, мне хотелось бы петь не только две мои коронные партии, которые у меня уже в крови, но я немножко от них устала. Хочется и чего-то другого. Например, Яначека. Я бы с радостью вновь спела Костельничку в «Енуфе» – это просто потрясающая роль, я ее уже исполняла в Глайндборне. И Катю Кабанову я бы спела.

Сегодня повсюду дикая конкуренция. Кого-то она заводит, а на меня плохо действует, я теряюсь, когда есть десять составов и надо кому-то что-то доказывать. Для меня важно, чтобы режиссер или дирижер видел в роли именно меня, тогда получается особенно удачное сотрудничество. Так было, например, в тех же Афинах. Или в Дюссельдорфе, когда после «Огненного ангела» режиссер Иммо Караман пригласил меня в Клагенфурт на постановку «Леди Макбет Мценского уезда». Так же было, когда мне позвонил Юровский и сказал: «Я хочу, чтобы ты пела Брунгильду». Для меня эти моменты самые светлые, я чувствую себя нужной, желанной, любимой, у меня появляются крылья.

Фото Ирины Шымчак ("Леди Макбет Мценского уезда" в "Геликон-опере") и из личного архива С. Создателевой