Премьеру одноименной оперы-буфф автор идеи продюсер Павел Каплевич и его команда посвятили сразу трем датам – 130-летию со дня рождения скульптора Веры Мухиной, 80-летию ВДНХ и годовщине открытия самого современного по всем статьям концертного зала. Последнему постановка однозначно к лицу: в его стенах все энергия, тяга к эксперименту, желание испытать себя в одном формате, другом. Что же до остальных виновников торжества…

Верной дорогой идете, товарищи

Можно ли преподнести гордой и суровой Вере Игнатьевне игривую безделку с тем же названием, что и ее легендарное творение, – вопрос дискуссионный. Для нее «Рабочий и колхозница» – это великий триумф и великая драма (если припомнить постпарижскую судьбу монумента, покалеченного и сосланного на задворки столицы). Верно, удивились подарку и на ВДНХ: уже в этом столетии перед реставрацией памятника, всегда стоявшего за границами выставки, пытались найти, на чьем он балансе, но не нашли, и только в 2017-м скульптурный «эталон соцреализма» был приписан к ВДНХ. Собственно, к чему это мы ведем? К постмодернизму. Который лихо использует знаковые имена, общепринятые символы, готовые формы. Для него все игра, в которой не принято задавать вопрос «почему» и сводить концы с концами. Так что уже одним своим посвящением Каплевич и компания (подозреваю, невольно) задали постановке стилистический курс, ныне почти гарантирующий успех у публики.

В бреду брода нет

Подобно Пигмалиону, создавая скульптурную композицию для Всемирной выставки в Париже, инфернальная Вера Мухина оживляет свое творение. Правда, способность быть людьми рабочий Николай и колхозница Анна получают лишь на один предрассветный час. И, как в сказке, если не вернутся они вовремя на постамент – навеки застынут в стальных «доспехах». Но не устоял наш Николай перед чарами Марлен Дитрих, явившейся на Парижскую выставку под ручку с Пикассо, и укатил с ней на авто. А оставшуюся в одиночестве Анну похитили люди Гитлера. Пока приходил в себя один и спасали из рук злоумышленников другую, время ушло. И только превращаясь постепенно в изваяние под порхающие на экране цветочки, поймут рабочий и колхозница, как любили друг друга.

В постмодернизме не принято всплескивать руками: «Что за бред!», а потому отметим только, что питали фантазию драматурга реальные факты. Диалоги Мухиной и трехголового Змея Горыныча-функционера, принимающего макет скульптуры, – воспроизведение тех, что донесла до наших дней история. Советский монумент, в Париже стоявший аккурат напротив германского павильона, должен был, по замыслу, затмить орла на его крыше. И затмил. Так почему бы Гитлеру в коротких штанишках не напакостить удачливому соседу? Даже «двуполый» танец Марлен в исполнении Илзе Лиепы, родился не от воспаленной фантазии постановщиков и не просто так. Диве мужское и женское были равно близки, и кому, как не ей, переправлять публику из тоталитарного советского мира в легкомысленный и порочный Париж.

Искусство одеваться в секонд-хенде

Тот и другой предстанут в абсолютно ожидаемых образах: Москва – это белые, как в фильме «Цирк», одежды массовки (которая здесь и за балет, и за рабочих сцены, двигающих сценические конструкции), это видеопроекции с кремлевскими звездами и «энергией свободного труда», воплощенной в винтиках-шестеренках; это Сталин и его запуганное невежественное окружение. Париж же – средоточие экранных красоток, пребывающих в заботах о гламуре и флирте. Режиссер Евгений Кулагин за идеями в горние выси не взлетал. Зачем, если поблизости магазин secondhand (каковым, по сути, является постмодернизм). Но и из подержанных вещичек можно создать нечто легкое, живое, остроумное, как того требует жанр буффа.

Увы, способов облечь монументальное в комическое режиссер так и не нашел: действие шло вяло и неспешно, о том, что певец – это еще и лицедей на свой страх и риск, вспомнили лишь Георгий Фараджев – Гитлер да одна горынычева «голова», которую изображал тенор Борислав Молчанов. Что играть Михаилу Никанорову (Рабочий), Евгении Афанасьевой (Колхозница), Юлии Никаноровой (Мухина), Кириллу Золочевскому (Пикассо) и прочим очень недурным певцам, занятым в постановке, так никто и не подсказал.

Впервые попробовавший себя в опере маститый композитор Владимир Николаев, которому, кажется, тоже шепнули насчет постмодернизма, в эту игру сыграл более ловко. В его симфонической Москве отыщется по-шостаковичевски могучий индустриальный «скок», плакатный советский энтузиазм и мелькающие то тут, то там русские березки. А рисуя Париж, но уже средствами популярной музыки, он припомнит Пьяццоллу и… «Шербурские зонтики» (которые родятся в светлой голове Леграна только в 60-х, но этакие хронологические «скоки» вполне в духе постмодернистской игры). Сверх того, композитор в поисках рецепта создания комедии увлекся использованием чуть переинтонированных музыкальных цитат – из александровских лент, «Бумбараша», «Иронии судьбы». Только и при всем этом его полотну не откажешь в оригинальности и богатстве музыкального языка, которые во всем блеске материализовал Филипп Чижевский со своим ансамблем Questa Musica (расширенным для этой постановки).

Эх, было б слово!

Лишь однажды по залу прошелестел смешок – когда спросил Сталин насчет материала скульптуры. «Думали ночами. Сделаем из стали!» – ответил раболепный соратник, всячески подчеркивая, что связано это с фамилией вождя. «Хорошо, что моя фамилия – не г…но», – бросил, уходя, вождь (с партией которого, кстати, неплохо справился лидер «Морального кодекса» Сергей Мазаев, явив и чистоту тона, и кантилену, и приятный тембр с подстанывающими интонациями – чисто волк в овечьей шкуре).

Это все, что удалось придумать драматургу Михаилу Чевеге по части шуток. Но есть подозрение, что ирония в его тексте была. Почему только подозрение? «Зарядье» – зал, заточенный под живую акустику. Чуть включаются микрофоны (как в этом спектакле или в предыдущем проекте Каплевича «Кармен») – появляется проблема: не всякое слово, что вокальное, что разговорное, долетает в разные уголки «Зарядья» в первозданном виде. И тут беде вполне могла бы помочь сценография.

Держащаяся на световой графике в духе конструктивизма и динамичных видео-картинках, она буквально требовала: дайте текст – в виде слоганов-плакатов, бегущей строки, какой иной вербальной конструкции. Не сказать, чтобы это требование не получило отзыва. Имена создателей монумента на их фартуках, подсказки типа «Николай», «Сталин» на экране были. Но пронизала б словесная вязь всю сценографию – и образ спектакля стал бы острее, и ключевые фрагменты авторского текста, вплетенные в эту вязь, не ускользнули от публики (тут, вероятно, апеллировать нужно к видеохудожнику Илье Шагалову и к художнику по свету Александру Краснолуцкому, поскольку позиции «сценограф» в программке нет).

… И все-таки как уютна и мила эта история – если припомнить иные идеи, до которых добредают продюсеры в поисках успеха. Один заокеанский, рассказывают, даже решил устраивать концерты в кладбищенском подземелье. Почему? Боятся люди высокой музыки, а через погружение в ужасное (без порции которого, принятой на ночь, ныне разве сладко заснешь?) этот страх и уйдет. А у нас всего-то – оживший монумент.

Фото Лилии Ольховой