Я попал на концерт в Иерусалиме, от которого многого ждал, учитывая и программу, и имена исполнителей. Надежды оправдались полностью, а может быть, даже сверх того.

Правда, начался концерт вполне академично. Пьеса почтенного израильского автора Даниэля Шалита "Voices from the Depth" ("Голоса из глубины" – так она названа по-английски, а на иврите – "Капли росы", с отсылкой к цитате из "Песни песней"), оказалась работой профессионально добротной, достаточно выразительной, не лишенной гармонических и оркестровых красот, но отнюдь не будоражащей ни чувства, ни мысли. Самое же главное ждало нас потом.

Кавакос, как я и надеялся, оказался идеальным исполнителем для Первого скрипичного концерта Шостаковича. Тончайшие звуковые оттенки в "ночных шорохах" первой части – Ноктюрне, хлесткие удары бича-смычка, одновременно резкие и сочные, саркастические ужимки интонационных "кувырков" во второй – Скерцо, широкий, мощный без всякого форсажа тон в кульминациях, особенно в октавной вершине третьей части – Пассакалии, и под конец – безудержное скоморошество в Финале, сквозь которое, как пророческий глас, снова прорывается тема Пассакалии, где скрипка снова соперничает с валторнами… И все это в сочетании с победительной виртуозностью, словно не ведающей о самом слове "труд".

Я помню и запись Давида Ойстраха, изученную во всех подробностях, когда сам готовил это концерт для дипломного экзамена, и интерпретацию Максима Венгерова, которого значительно позже удалось услышать в этом произведении в Большом зале Московской консерватории, да и множество других ярких исполнений, но в иерусалимском "Биньяней а-ума" мне в отдельные мгновения казалось, что автор написал эту музыку именно для Кавакоса – настолько идеально она соответствовала его артистической индивидуальности.

Уже со вступительной фразы виолончелей и контрабасов в первой части стало ясно, что скрипач получил изумительного партнера в лице Лахава Шани и ИФО. Концерт, не названный, но, в сущности, являющийся подлинной симфонией для солирующего инструмента с оркестром, прозвучал именно так. При всей целостности общего впечатления, врезались в память точно найденные детали и идеально прочерченная фактура, в которой ни одна линия не терялась, а солист, даже становясь одним из голосов общего звукового потока, ни разу не утонул в нем (что в этом произведении иногда случалось даже у самых великих).

После восторженного приема публикой как Концерта Шостаковича, так и сыгранного на бис Адажио из баховской Сонаты № 1 для скрипки соло, второе отделение ожидалось с некоторым волнением. Сумеет ли молодой дирижер и в "Фантастической симфонии" Берлиоза добиться столь же будоражащего впечатления? Ведь сколько раз доводилось и вживую, и в записи слышать эту музыку в таком виде, что оставалось только удивляться автору, сочинившему занятную литературную программу про обкурившегося артиста и его галлюцинации, но проиллюстрировавшего ее довольно неровной по эмоциональной силе музыкой, достигающей истинной фантастичности только в финале.

Шани опять взял в плен с первых тактов. Вступление к первой части прозвучало у него как завязка всей истории. Он не стал приглаживать под классическую модель контрасты и внезапные перепады, переполняющие эту только на первый, поверхностный взгляд медленную, тягучую музыку. Это были именно причудливые видения, проплывающие в воспаленном мозгу, одним из которых и становится тут знаменитая "тема возлюбленной", проходящая потом как навязчивый фантом через все части. Шани сумел рассмотреть и еще один, прямо не обозначенный и не имеющий индивидуального интонационного облика "лейтмотив", – некую чертовщинку, проявляющуюся то в странных изгибах мелодических линий, то в нарочитых гармонических и оркестровых резкостях, то во внезапных сменах настроений, то в провальном исчезновении мотива-эха (третья часть, "Сцена в полях", поначалу кажущаяся такой идилличной), то в грубой вещности и в то же время почти гротесковости "Шествия на казнь". Финал – "Сон в ночь шабаша" и преображение в нем мечтательной, воздушно-неуловимой, бесконечной основной темы симфонии в крикливый, каркающий мотив-огрызок кларнета-пикколо – стал при такой трактовке не просто еще одной из фантазий, а логичным, почти ожидаемым катастрофическим итогом, откреститься от которого не помогает даже григорианский распев Dies irae, вплетающийся в общую дьявольскую круговерть.

Дирижер везде обострил звуковые и эмоциональные контрасты до предела и не постеснялся подчеркнуть "лобовые" эффекты партитуры. Постукивания древками смычков по струнам – стук мертвых костей? Пусть будет стук костей! Игра струнных у самой подставки? Пусть будут ведьмины взвизги, а не просто оркестровый прием! И там, где должен быть бешеный темп, он будет именно не просто быстрым, а бешено быстрым! Только в таком исполнении "Фантастическая" может довести слушателей до экстаза!

Что и случилось к обоюдной радости артистов и публики.

На снимке: Лахав Шани

Фото: Марко Борггреве