Грандиозная постановка раритетного оперного шедевра – плод совместных усилий выдающегося дирижера и театрально-постановочной команды во главе с известным режиссером этого театра Ольгой Ивановой. Художник спектакля – Виктор Герасименко (свет Айвара Салихова, видеопроекция Данила Герасименко), хореограф – Алексей Ищук, хормейстер – Алексей Верещагин.

Новая продукция – экспериментальный взгляд на эстетику музыкального театра, при котором театром становится все пространство зала. В нем чувствуешь себя, словно в атриуме палаццо: по периметру проходят верхние галереи-балконы с арочными пролетами, и еще до спектакля погружаешься в атмосферу античного Рима (сюжет отсылает к эпохе правления императора Нерона). Однако атриум непростой: на подиум-сцене у одного из торцов «зала-палаццо» – оркестр, слева от него в профиль к зрителям – дирижер. Места для публики – более двух третей – возведены по типу высокого амфитеатра, заканчивающегося на противоположном оркестру торце, а действие разворачивается на площадке-форуме между оркестром и зрителями. Отсюда наверх к балконам ведет лестница: на ее перекрестии с галереей видна конструкция, напоминающая ораторскую кафедру. Верхняя галерея – еще одно театральное измерение, куда также переносится действие, и это создает эффект удивительной полифоничности постановочных решений.

В визуальном облике спектакля огромную роль играют как изумительные костюмы, соответствующие иконографическим представлениям о далекой эпохе, так и эмоционально емкие, рельефные мизансцены, рисунок и пластика массовых эпизодов. Мощная притягательность постановки заключена, прежде всего, в ее абсолютной «прозрачности»: аллегории просты и одновременно впечатляющи! Но главное – спектакль строится по заветам Бориса Покровского, то есть в нем все идет исключительно от музыки, и выстроенные визуальные образы – это не отвлеченные параллели, а действенные «перпендикуляры», по выражению Покровского.

Большая пятиактная опера Римского-Корсакова по одноименной драме Льва Мея, премьера которой в Мариинском театре в 1902 году успеха композитору не сыскала, переносит нас в эпоху раннего христианства (67 год). В классическом любовном треугольнике соперниками за руку красавицы Сервилии, дочери сенатора Сорана, борются его вольноотпущенник Эгнатий и народный трибун Валерий Рустик, приемный сын сенатора Тразеи. Первый, приближенный к префекту преторианцев Тигеллину, действует с помощью убийств и предательств, в результате чего Сорана и Тразею арестовывают по ложному доносу. Второй как будто честен и справедлив, однако лишь благородный отказ Тразеи от предназначенной ему Сервилии дает его воспитаннику Валерию шанс на счастье, ведь и Сервилия тоже его любит!

Но борьба соперников Валерия и Эгнатия не приводит к победе ни того, ни другого. Сервилия, также обвиненная в заговоре против Рима, предстает перед трибуналом, но к этому времени после всех невзгод и страданий она уже находит единственное спасение в христианской вере. Устремляя свои помыслы не к любви, а к вечному блаженству на небесах, к ужасу обоих соперников, которых Сервилия просит отказаться от взаимной мести, она умирает. Но умирает умиротворенной и счастливой! Христианская линия, зарождающаяся в первом акте с попытки расправы толпы над верующим Стариком, обличающим римлян на празднестве в честь Минервы, словно замирает до финала сцены у волшебницы-отравительницы Локусты, к которой Сервилия обращается за предсказанием судьбы своего отца. В этот момент из когтей душегубца Эгнатия, также пришедшего сюда, Сервилию спасает христианка Неволея (невольница Локусты), и в сцене трибунала, на решение которого подоспевший Валерий накладывает свое вето трибуна, главная героиня предстает уже качественно преображенной – просветленной и очищенной от суеты мира.

Локализации сюжета – и Римский форум в первом акте, и тайный сход трех сенаторов во втором, и дом Сорана в третьем, и логово Локусты в четвертом, и сцена трибунала в пятом акте – очень органично, практически бесшовно вытекают одна их другой. Тем не менее драматургическая слабость пьесы Мея тянет за собой и слабость либретто композитора: ему явно недостает динамики сквозного развития. Но все искупают скрупулезная продуманность постановки и потрясающе глубокая дирижерская интерпретация, величественность хоровых сцен и работы солистов. Персонажей в этой опере-эпосе чрезмерно много – всех и не перечислить! Зато костяк, «великолепная тройка», выделяется сразу: это Татьяна Федотова (Сервилия), Александр Полковников (Эгнатий), Игорь Вялых (Валерий). До «великолепной четверки» «терцет» дополняет Виктория Преображенская – в эпизодической, однако сюжетно значимой партии Локусты.

С творцом театральной вселенной под названием «Сервилия» О. Ивановой я беседую сразу после премьеры.

– Ольга Тимофеевна, художник-постановщик «Сервилии» был приглашен вами?

– Да. Я работала с разными художниками, но когда сделала первый спектакль с Виктором Герасименко – «Лунный мир» Гайдна на этой же сцене, мне стало ясно, что многие вещи мы видим с ним одинаково. Сегодня в опере две тенденции. Одна деструктивная, тяготеющая к утрированности, жесткой гиперболе, антиэстетичности. Моя тема другая: я всегда придерживаюсь старого доброго принципа «красота спасет мир». На сцене все должно быть эстетичнее, зрелищнее, чем это бывает в жизни, происходящее на сцене должно по-настоящему волновать. Для меня это очень важно, но оказалось, что это важно и для Виктора Герасименко, поэтому и сложился наш тандем. Геннадий Рождественский, пригласив меня в свой проект, дал мне карт-бланш: я сама могла выбирать художника и выбрала своего единомышленника.

– Идея Римского форума, костюмов и кардинальной трансформации зрительного зала принадлежала Виктору Герасименко?

– Да. Меня она необычайно захватила! Но для нас важным было воссоздание не антуража в его документально-историческом виде, а лишь атмосферы, настроения эпохи. Мы с художником мечтали о том, чтобы зритель при входе в зал ахнул и сразу отвлекся от повседневности, попав в совершенно иной мир…

– Вам это явно удалось!

– Я и все мизансцены выстраивала, исходя из этого. Чтобы зрителю было интересно, чтобы он не запутался в огромном количестве персонажей, в том числе исторических, которых сегодня мало кто знает, я ставила так, как никогда бы не поступила с «Кармен» или «Травиатой». Я стремилась к максимальной подробности и понятности.

– Как зритель скажу, что и это удалось тоже!

– Спасибо, но мы еще думали и об огромной ответственности, ведь юбилейный проект маэстро Рождественского – это миссия открытия и переосмысления им этой оперы в XXI веке. Ее музыка превосходна, но либретто в драматургическом плане перегружено, и за всеми перипетиями сюжета зритель едва успевает следить. Я много времени потратила на то, чтобы самой досконально разобраться в материале: читала, изучала, анализировала. Моей задачей было максимально облегчить понимание сюжета и таким образом помочь зрителю погрузиться в оперу на волне музыкально-образного восприятия.

– Получается, режиссерская субстанция спектакля родилась из идеи сценографии?

– Так и есть. Сложность была в том, что «Сервилия» – большая опера для императорской сцены, а наши условия постановки – заведомо камерные, поэтому нестандартное решение пространства напрашивалось само. Но то, что мы сделали, разместив оркестр на сцене перед площадкой-форумом и задействовав верхние галереи, обусловлено все же не только технологическими, но и смысловыми причинами: очень хотелось создать перекличку разных театральных планов, чтобы оживить довольно громоздкую и статичную драматургию. И, конечно, мы хотели, чтобы в воздухе витало ощущение помпезности Древнего Рима с его улицами, площадями и монументами – империи, трагически теряющей свое великолепие, весь свой золоченый блеск на глазах у зрителя.

– Наверное, эта новация потребовала дополнительной сметы?

– Безусловно, но я счастлива, что работаю в театре, в котором не только прекрасная творческая команда, но и креативная администрация. Когда наш директор Олег Михайлов услышал наше предложение, я думала, он схватится за голову! Но, все взвесив и спокойно оценив затраты по перестройке зала, дня через три он очень уверенно и по-деловому сказал: «Мне нравится».

– Как проходило обсуждение идеи постановки с Геннадием Рождественским?

– Мы обсуждали ее долго и обстоятельно, сначала – на уровне эскизов и компьютерных моделей. Сама идея понравилась ему сразу, затем мы согласовывали с ним каждую деталь, все принципиальные и все рабочие моменты, ведь «Сервилия» – его эксклюзивный проект, и никто как он досконально не знает эту партитуру. Маэстро – блистательный эрудит, его музыкальный опыт огромен, работать с ним было поучительно и чрезвычайно интересно.

– На фоне римских заговоров и убийств тема раннего христианства, красной нитью проходящая через всю вашу постановку, предстает основой сюжетной коллизии. Это намеренный акцент?

– Намеренный и очень важный. В драме Мея и в либретто этого нет. Мне же как режиссеру было непонятно, почему от одного лишь рассказа Сервилии в финале все вдруг начинают скандировать «верую», – это не казалось убедительным, ведь вера должна вызреть в человеке! А когда Сервилия стала христианкой? Тоже непонятно. Поэтому я решила средствами пантомимы постепенно показывать, что в благополучную жизнь Рима входит новая религия. Моей задачей было подвести зрителя к тому, что в финале – не просто трибунал, а подобие Божьего суда, акт преображения Сервилии, которая видит смутные образы своего спасения, посвящая в это других и заставляя соперников забыть о ненависти.

– Кстати, образ злодея Эгнатия музыкально выписан эффектнее «рыцаря» Валерия…

– Что ж, Эгнатия Римский-Корсаков «полюбил» больше, и главный герой, credo которого звучит в финале прежде его соперника, – он, а не Валерий. А рыцарское благородство трибуна лишь внешнее, он жесток и прагматичен. Конфликт же вокруг возвышенной Сервилии развивается лишь с середины оперы, и в этом тоже сложность постановочной драматургии.

На фото Т. Федотова - Сервилия 

Фото Игоря Захаркина