С момента основания фестиваль – пространство общения, дающее возможность студентам Петербургской консерватории устанавливать контакты со сверстниками из других стран, а также с высочайшими профессионалами и мировыми звездами. В этом году обширная программа с мероприятиями на лучших концертных площадках включила в себя симфонические и камерные концерты, мастер-классы и лекции музыкантов из Австралии и Австрии, Армении и Великобритании, Венгрии и Германии, Израиля и Италии, Польши и США, Финляндии и Швеции, Японии и, конечно, России. В их числе были знаменитый скрипач Вадим Глузман (Израиль – США) и не менее известный финский виолончелист, профессор Хельсинкской академии музыки им. Сибелиуса Мартти Роуси.

Вадим Глузман: «НУЖНО МЕЧТАТЬ ОБ УДАЧЕ»

— Вадим, у вас должна быть особая связь с Петербургом, ведь вы играете на скрипке, на которой Леопольд Аэур исполнял свои соло в Мариинском театре в присутствии самого Чайковского.

— Совершенно верно, и это, пожалуй, моя единственная связь с Петербургом. Я очень люблю этот город, с большим удовольствием сюда приезжаю, хоть и нечасто. Приехать в Петербург со скрипкой Ауэра и понимать, что она «гуляла» по тем же улицам, по которым хожу я, и звучала в той же консерватории, где находимся мы, – особенное, невероятное чувство.

— Вы уже выступали в Мариинским театре так же, как и в этот приезд, с камерной программой. Для вас важно уделять в своей концертной практике особое внимание именно камерному музицированию?

— На самом деле, в моем расписании больше 90% выступлений с симфоническим оркестром. То, что в Петербурге я выступаю в камерных программах – просто совпадение. Я очень люблю камерную музыку, для меня она – интимная и очень непосредственная возможность самовыражения.

— Насколько реально в современном мире возродить подлинный интерес к камерной музыке, чтобы люди могли общаться между собой не только с помощью мобильников и гаджетов, но и с помощью музыки?

— Вы меня об этом спрашиваете? Я это делаю в меру своих возможностей. Например, организовал свой небольшой фестиваль камерной музыки, где именно это и происходит. Раз в год в Чикаго слетаются все мои друзья, замечательные музыканты, с которыми мы либо встречались на концертных площадках, либо вместе учились. В течение недели мы общаемся с инструментами в руках, но, правда, и без инструментов тоже. У меня никогда не было амбиций делать революции и изменять мир, я просто хочу его дополнить.

— Не секрет, что скрипачей в российских консерваториях обучают как солистов, но практика показывает, что большинство в результате оказывается в оркестрах и сталкивается с неизвестными для себя трудностями.

— Прошло довольно много времени с той поры, как я уехал из Советского Союза, поэтому что-то из памяти уже стерлось, хотя что-то, естественно, осталось. Да, понятия о том, что такое играть в оркестре, у нас не было, это был несомненный перегиб. Статистика очевидна – из количества музыкантов, обучающихся в консерваториях, солистами станут единицы. В то же время на Западе перегиб в совершенно другую сторону. Молодые люди уже буквально на первых курсах высших музыкальных заведений начинают готовиться к конкурсу в оркестры. А это значит, что они выучивают первые две страницы Концерта Брамса и даже не знают, что там дальше. Или учат оркестровые трудности, при этом не имея ни малейшего понятия, что же они такое играют. То есть играют партию «такой-то скрипки из такого-то произведения», никогда его даже не слыша. И что мы будем выбирать из этих двух зол? Середины, как всегда, не существует...

— Что вы можете сказать о своих педагогах? В вашем становлении, насколько мне известно, особую роль сыграли Исаак Стерн и Захар Брон?

— При всей моей любви и уважении к Захару Ефимовичу, не могу много про него сказать, поскольку занимался у него всего лишь один год. А у Стерна я просто никогда не учился. Он, действительно, иногда меня слушал, что имело громаднейшее влияние на мое становление как музыканта, но педагогом моим не был. Я не могу выделить педагога, который оказал бы на меня решающее влияние, – у меня за спиной много мастеров. Думаю, убери одного из них, и я очень сильно изменюсь, поэтому я благодарен всем, кто мне встретился.

— В одном из интервью вы рассказывали, как почти случайно попали на аудиенцию к Стерну. Запись была на два года вперед, но вам повезло, что Стерн вышел из класса именно в тот момент, когда вы, не зная о столь длинной очереди, пришли туда, где он занимался, и Айзек сразу согласился вас послушать. Это было, можно сказать, везение. Насколько важна удача в жизни музыканта? Потому что кто-то говорит: надо перестать мечтать об удаче, а просто трудиться.

— Нужно мечтать об удаче и при этом не переставать трудиться. Просто так удачу призвать не получится.

— В своих программах вы много внимания уделяете современной музыке. Вы участвуете в исполнении Концерта для скрипки, виолончели, баяна и оркестра Софии Губайдулиной, прошлым летом представляли премьеру Концерта для скрипки и виолончели Елены Фирсовой…

— Я играю музыку, в которую верю и которая, на мой взгляд, говорит то, что должно быть сказано, – дальше уже не моя миссия. Моя задача – дать зазвучать голосам композиторов, сыграть произведения, которые считаю нужными, а история все расставит по правильным полочкам.

— Сейчас такое время, когда в академической музыке отсутствуют какие-либо ориентиры. Положим, в 1960-е годы в СССР был Шостакович, и молодые композиторы так или иначе оглядывались на него. В XXI веке существует огромное количество стилевых направлений, и непонятно, где «генеральная линия», которая олицетворяет эпоху?

— Замечательно, что этой линии нет. Не буду говорить банальные вещи, что я люблю Шостаковича, но в чем-то наличие такой гигантской фигуры, как Дмитрий Дмитриевич, исключает в какой-то степени свободу развития молодых композиторов. Хотя, если мы посмотрим на Денисова или Губайдулину, то увидим – они росли в его тени и не стали при этом худшими композиторами. Мы смотрим на 60-е годы и понимаем, что тогда был Шостакович. Но я думаю, что в 2045 году ваш коллега скажет, что в начале 2000-х было «вот так». Мы не можем объективно оценивать сегодняшний момент, находясь в нем.

Мартти Роуси: «ГЛАВНОЕ – БЫТЬ ОТКРЫТЫМ НОВЫМ ИДЕЯМ»

— Мартти, перед нашим разговором я наблюдал, как вы работали со студентами Петербургской консерватории над виолончельными сюитами Баха. Это было очень интересно! Баховские сюиты для молодых исполнителей часто становятся камнем преткновения. Они просто не понимают, что делать: за виртуозностью не скрыться, «пустить слезу» тоже, вроде бы, негде…

— Думаю, в Бахе необходимо найти баланс между техникой и некоей простотой звучания, которую нужно почувствовать. Часто молодые исполнители перегибают с техникой. Они пытаются играть с максимальной виртуозностью, а Бах, прежде всего, нацелен на духовность, требует философской подачи. Очень трудно научить играть Баха, потому что у каждого он свой и каждый его понимает по-своему.

— Сейчас накоплен достаточно большой опыт исполнительства Баха на жильных струнах, на старинных инструментах, в том числе на гамбе. Как вы относитесь к этой практике?

— Меня эта идея вдохновляет. Существует множество различных подходов и возможностей в исполнительстве, однако, на мой взгляд, музицирование на аутентичных инструментах больше подходит для других композиторов эпохи барокко, чем для такого абсолютного гения, как Бах. Когда вы исполняете Баха, суть не в том, что вы играете в старинной барочной манере. Вы не спрячетесь здесь за стилем или определенной подачей, потому что главное – суть этой музыки. Мне даже кажется, что исполнение Баха на современном фортепиано в большей степени передает его посыл, чем на клавесине. Такие исполнители, как Гульд и Рихтер, доносили до публики гораздо больше, чем многие исторически подкованные клавесинисты.

— Виолончелист Александр Ивашкин однажды рассказывал, как ставил своим студентам записи сюит Баха в интерпретации Билсмы и Ростроповича. И после вопроса, что больше понравилось, ребята в основном выбирали Ростроповича, хотя Билсма играет в гораздо большем соответствии с правилами барочной риторики.

— Здесь большую роль играет вопрос личного мнения, вкусовыx предпочтений. Я считаю, лучших исполнителей баховских виолончельных сюит стоит искать не в прошлом, а в будущем. То есть это будет не Ростропович, не Билсма, не я или кто-то другой, а такой музыкант, который подойдет к исполнению с точки зрения трансляции некоего универсума, скрытого в этом цикле. Сюиты Баха на вид очень простые, однако содержат в себе столь много компонентов и ингредиентов, что являют собой целую вселенную! Возможно, в будущем появится такой «мессия», который сможет нам это в максимально полной степени передать.

— Многие говорят о том, что под натиском процессов глобализации все больше размывается понятие исполнительской школы, и сейчас уже не приходится говорить о российской, немецкой, американской или иных школах…

— Это сложный вопрос. Первым виолончельным профессором Петербургской консерватории стал Карл Давыдов, приехавший из Лейпцига и ставший позже ее директором. Мне кажется, в прошлом общение между исполнителями и странами было даже более тесным, никто не замыкался в рамках какой-либо национальной школы. Я думаю, и сейчас не нужно этого делать. Что-то есть хорошее в русской школе, что-то в американской. Везде можно найти свой источник для вдохновения и взять что-то интересное на вооружение. Главное – быть открытым новым идеям и достижениям, которые можно найти в любой школе. И не нужно смотреть в прошлое, наоборот, необходимо стремиться в будущее. Так, еще недавно все хотели попасть на престижные конкурсы в Москве или Петербурге, завоевать первую премию, уехать концертировать на Запад и там уже реализовывать себя как музыканта. Однако ситуация поменялась, ее не вернешь, нужно держать руку на пульсе, ловить новые веяния. Важно понять, что и молодежь изменилась – она по-другому учится, по-другому воспринимает информацию, в том числе и музыкальную, у них совсем другой менталитет, чем в то время, когда учился я. Когда я преподаю, ученик для меня – главный. Считаю, что учитель со всей искренностью должен помочь ученику узнать и осмыслить что-то новое, а не просто навязать свою волю. Легче всего сказать – вот тут неправильно, вот тут плохо. Ведь придраться можно к исполнителю любого уровня.

— Сейчас в мире сложилась во многом уникальная ситуация. Границы между государствами становятся все прозрачнее, и студенты, в том числе из России, могут оттачивать свое мастерство в разных странах.

— Традиционно Россия была и остается страной больших дарований. Таланты сегодня можно найти практически везде, хоть в Африке, хоть в Гренландии, хоть в Бразилии, где, кстати, очень много одаренных виолончелистов. Мне кажется, что Петербургская консерватория развивается в направлении поддержки талантов, учитывая те большие изменения, которые произошли с советских времен. В целом музыкальная жизнь Петербурга богата и разнообразна.

Фото Всеволода Коновалова