Опера не является мейнстримом Чеховского фестиваля, тем не менее часто возникает в его афише. Это и репертуарные новинки московских оперных театров, и примечательные гастрольные показы. Именно гастролеры открыли фестиваль нынешнего года – после многолетнего перерыва в Москву пожаловала «Комише-опер».

Знаменитый театр, взращенный в ГДР мощным гением своего основателя Вальтера Фельзенштейна, в советское время неоднократно гастролировал у нас, особенно тесные творческие отношения связывали его с Музыкальным театром им. Станиславского и Немировича-Данченко. В объединенной Германии «Комише-опер» переживала нелегкие времена, одно время даже шла речь о том, что три оперных театра для Берлина (кроме «Комише-опер», это Немецкая государственная опера и Немецкая опера, бывшая Городская опера Западного Берлина) – непозволительная роскошь, и зазвучали намеки на оптимизацию (разумеется, за счет «порождения социализма»). Но театр выстоял и сегодня, как это было и в ГДР, является авангардом немецкого музыкально-театрального искусства, где смело берутся за эксперименты самого разного рода.

Экспериментальный спектакль показали и на Новой сцене Большого театра. Моцартовскую «Волшебную флейту» режиссеры Сьюзан Андрейд и Барри Коски превратили в нечто среднее между немым кино и мультфильмом. С одной стороны, киноэстетика 1920-х – в костюмах, гриме и всем внешнем облике артистов, их пластике, мимике, жестах; с другой – торжество мультипликации.

Берлинский спектакль физически совсем не имеет глубины – он весь решен на авансцене, на плоскости, ибо огромный планшет во все зеркало сцены выставлен максимально близко к оркестровой яме, оставляя артистам узкую полоску для сцендвижения. Впрочем, большего и не нужно – артисты часто вообще остаются статичны, почти неподвижны, лишь поют и лицедействуют. Они – часть движущейся мультипликационной картинки, в которой по белоснежному экрану летают алые губы и розовые слоны, шествуют диковинные игрушечные животные с механизмами внутри, действие которых видит зритель, и прочее. Сюрреалистическая фантасмагория прекрасно уживается с необычайным реализмом и достоверностью, когда ключевые моменты сюжета проиллюстрированы дословно, что в традиционном театре редко можно увидеть. Все персонажи, начиная от самых главных и заканчивая Тремя дамами и Тремя мальчиками, очевидно, имеют своими прототипами персонажей из мира кино, образы, ставшие легендарными. Феерически решена Царица ночи: поющая артистка в верхней части экрана – лишь головка огромной паучихи, раскинувшей гигантские щупальца, плетущей замысловатую сеть и гонящейся за убегающей Паминой. Исключительно динамичные с музыкальной точки зрения ее выходы-арии в версии берлинского театра приобретают и небывалую визуальную, киношную динамику.

Спектакль прост и сложен одновременно. Он адресован двум разным уровням восприятия. В нем много кодов, скрытых смыслов, зашифрованных посланий. Для тех, кто владеет языком искусства, знает историю театра и кино, любит разгадывать ребусы по ходу спектакля, постановка доставляет сплошное удовольствие – не только для ума, но и для души, ибо вызывает удивительные эмоциональные реакции. Для тех, кто не столь сведущ, эта «Флейта» – просто занимательное шоу, мультик с пением, оторваться от которого невозможно: он очень созвучен клиповому «среднему сознанию» нашего века, в нем постоянно что-то происходит, мелькает, кружится, не давая зрителю ни на секунду заскучать. В итоге продукт «Комише-опер» демократичен, одновременно интересен очень разной аудитории, что и ставил одной из своих важных целей когда-то Фельзенштейн: оперный театр для всех. Технологически работа вызывает восторг своей безупречностью, спаянностью, слаженностью исполнения, в ней все рассчитано до мельчайших подробностей и работает, как хороший цейссовский механизм.

Музыкально эта «Флейта» таким же откровением не стала. Оркестр театра (дирижер Габриэль Фельц) не по-моцартовски тяжеловесен и не всегда аккуратен, даже точен не всегда – от пресловутого «немецкого музыкального качества» ждешь гораздо большего. Не поразил совершенством и вокал. Если, например, Аделу Захариа (Памина) или Богдана Талоша (Зарастро) было слушать интересно, то большинство других певцов – совсем нет. Многие ансамбли, которыми богата эта опера, оказались вовсе не филигранными, голоса звучали резко и некрасиво. В целом осталось впечатление добротного, но весьма среднего музицирования, что воспринимается если и не как катастрофа, то как досадное разочарование в случае с оперой не просто известнейшей, а памятной наизусть, в том числе по аудиозаписям эталонных исполнений великими мастерами прошлого.