Фестиваль в небольшом финском городе относится к числу старейших в мире. Первый концерт во дворе крепости XV века состоялся еще в 1912 году – в то время, когда Финляндия была частью Российской империи, а город Савонлинна назывался Нейшлот. В 1917 году фестиваль замолчал на долгие 50 лет, он возродился в 1967 году и с тех пор проводится ежегодно. Для участия в нем приглашаются оперные звезды и даже целые оперные театры, которые привозят в Савонлинну лучшие постановки. В этом году, например, Венская народная опера («Фольксопер») выступила с классикой своего репертуара – «Веселой вдовой» Франца Легара. Однако центральным стало другое событие  – премьера оперы «Борис Годунов».  В последний раз в Савонлинне бессмертный шедевр Модеста Мусоргского был представлен во время гастролей Большого театра (2007), а оригинальная постановка силами фестиваля осуществлялась и вовсе лишь однажды, в 1974 году. Этот более чем сорокалетний перерыв стал поводом снова показать одну из самых выигрышных для опен-эйров вещей. Немаловажной причиной послужило и семидесятилетие прославленного баса Матти Салминена, которого в родной Финляндии очень уважают и который считается одним из лучших в мире интерпретаторов партии преступного русского царя. Для спектакля в Савонлинне была взята первая редакция оперы, где композитор гениально выстраивает драму совести, сфокусировав основное внимание на фигуре главного героя.

Команда постановщиков в лице немецкого режиссера Николы Рааб (в 2013-м она ставила в московской «Новой опере» «Тристана и Изольду»), сценографа Джорджа Суглидеса и художника по свету Линуса Феллбома удачно вписала действие в интерьер крепостного двора. Основным элементом сценографии стал большой прозрачный куб, помещенный посередине сценического возвышения. Эта «золотая клетка» отгораживала властей предержащих от темной народной массы, но также была и символом тотальной несвободы тех, кто считает себя творцами истории. В заключительной седьмой картине (перед самым финалом) царь Борис совершает отчаянный побег из «клетки» в самую гущу народа и находит свою смерть.

В начале оперы куб замаскирован драпировкой и почти сливается с каменными стенами. Внутри него прожектор высвечивает отдельные фигуры – например, Щелкалова в момент его знаменитого монолога. Во второй картине – сцене коронации, когда народ сдергивает драпировку, появляются Борис в расшитом золотыми узорами роскошном одеянии и благословляющий его патриарх в белом клобуке и мантии. Старинным элементам в одежде персонажей художник по костюмам Юлия Мюер придала некоторую долю условности, не нарушающей в целом исторического колорита. В отличие от уже надоевших в постановках этой оперы современных пиджаков, подобное решение не диссонировало с сюжетом и одновременно не стремилось к «археологической» точности, превращающей оперу в музей костюмов. В качестве народной одежды серо-синие робы и сарафаны контрастировали с разноцветными кафтанами бояр и знати. В финальной сцене мы видим расставленные по всей сцене закутанные в черное фигуры, которые после того, как с них снимается покров, оказываются золотыми статуями, изображающими разные крестьянские типы. Стремящийся «стать своим» для народа Борис, выйдя из собственного замкнутого пространства, обнаруживает вместо людей золотых истуканов.

Постановщики акцентируют одну из тем, заложенных и в опере Мусоргского, и в драме Пушкина: власть и богатство – самые сильные поработители, лишающие человека возможности действовать согласно своей воле и превращающие мир вокруг в жесткий механизм. В этом же ключе (и с оттенком иронии) были поданы даже образы детей Бориса, не вызвавшие привычного трогательного сочувствия. Скорбящая Ксения (Анна Иммонен) напоминала нарядную куклу в кокошнике, которую можно встретить в многочисленных сувенирных магазинах, а бодрый, с «кудрями черными до плеч» Федор – молодого царя Петра Алексеевича. Приглашение на роль Федора (предназначенную для низкого женского голоса партию царевича в настоящее время больше исполняют мальчики) российского контратенора Артема Крутько – новаторский, но очень удачный ход. По голосу и по харизме наш певец превзошел даже своего «сценического соперника» – финского тенора Мику Похьонена в роли Григория Отрепьева.

Но, конечно, самые восторженные аплодисменты зала достались Матти Салминену – за величественный образ надломленного глубокой душевной драмой царя. Отдельно стоит отметить хор (хормейстер Макки Хюокки) в том числе и за почти безукоризненный русский язык. Фестивальный оркестр под управлением известного финского композитора и дирижера Лейфа Сегерстама создавал необходимое внутреннее напряжение. Чуть ускорив привычные темпы, Сегерстам придал сценам больше динамики. Особенно удачной получилась сцена в тереме (пятая картина) – вокальный и оркестровый компоненты действительно сливались в том самом неразрывном синтезе музыки и слова, о котором мечтал Модест Мусоргский.