Первая опера Стравинского – произведение необычное во всех отношениях. Заявленное как трехактная сказка оно длится всего-то около часа. Музыкальный язык изощрен, но не лишен странной, несколько искусственной красоты. Здесь переплетены ненаписанная шестнадцатая опера Римского-Корсакова, учителя Стравинского, новомодные по тем временам искания музыкального экспрессионизма и импрессионистические неброские краски. Влияние Римского-Корсакова особенно чувствуется в написанном в 1909 году первом акте. Два других акта появились в 1912-м, и контраст между ними разительный. Стиль «корифея оркестровки» наиболее заметен в обрисовке природного ландшафта китайского садика, где колористически богатая и в то же время тонкая звукопись является очевидной аллюзией на лучшие страницы творчества самого плодовитого из кучкистов. Вокальные партии по-модернистски сложны, но они поются, поскольку мелодичны. Центральная написана для сверхумелой колоратуры: здесь Стравинский пользуется этим типом голоса так же смело и экстремально, как Римский-Корсаков в «Петушке» или Рихард Штраус в «Ариадне на Наксосе», – на пределе его возможностей, насыщая вокальную линию Соловья хроматизмами, скачками, заоблачными высотами, справиться с которыми под силу только очень мастеровитой певице.

В «Геликоне» такая певица нашлась. Молодая Лидия Светозарова блистательно провела премьеру, придав своему виртуозному пению настоящую теплоту и сердечность, чтобы эстетский кунстштюк сделать более человечным. Приятно также было различать и слова в ее исполнении – для самого высокого женского голоса это всегда проблема, но дикция Светозаровой вполне хорошего качества.

Не подвели и прочие участники, хотя их партии куда легче и менее продолжительны. Не блистая красотой тембра, Андрей Паламарчук все же точно и музыкально исполнил важную для архитектоники оперы партию Рыбака. То же можно сказать и о Кухарочке Майи Барковской, исполненной с убедительным артистизмом. Яркий вокал показал Александр Миминошвили в партии Императора, а вязкое меццо Ксении Вязниковой было уместно в изображении «леденящего душу эротизма» ее героини – Смерти.

Музыкальное качество последней работы «Геликона» в целом оставляет массу позитивных эмоций. Отрепетировано на совесть, и сложнейшая партитура, обкатанная до московского показа в Ливане, на фестивале «Аль-Бустан» в Бейруте, куда театр ездит уже много лет, звучит очень цельно и вдохновенно. Филигранен геликоновский хор, как всегда помимо пения реализующий еще массу задач. Но более всего порадовал оркестр под управлением Владимира Понькина: ювелирное кружево подголосков, сыгранное на тончайших градациях нюансировки, было по-нездешнему завораживающим, дирижер и его подопечные сумели создать магию звука, окутавшую публику и победившую проблемную акустику многолетнего временного пристанища «Геликона» на Новом Арбате. 

К Стравинскому театр обращается во второй раз (после «Мавры» в1990 г.). Странно, что всего лишь второй и музыка «русского американца» не звучит здесь чаще. «Искусственность высшей пробы», присущая всем операм композитора (конечно, по-разному и в разной степени), очень к лицу постановщику «Соловья» - худруку «Геликона» Дмитрию Бертману. Там, где нужно живое чувство, искренний романтизм, его талант нередко оказывается не вполне убедительным. Гипертрофированная метафоричность, иносказательность, игра в смыслы, мешанина из семантических слоев мировой культуры – это как раз поле для Бертмана: не зря его лучшие московские работы («Средство Макропулоса», «Лулу», «Диалоги кармелиток») - именно с этой, слегка претенциозной и вычурной территории.

С «Соловьем» Бертмана постигла ожидаемая удача: противопоставление живого и искусственного режиссер дает очень наглядно – в скромненьком сереньком платьице простоволосая Светозарова – живой Соловей, и с барочно-космической прической, увешанная сияющими всеми цветами радуги CD Ольга Давыдова – соловей искусственный (и как следствие, лишенный композитором вокала: только инструментальное звучание). Китайский колорит – в оранжевых фонариках повсюду, в «баттерфляйских» прическах женского хора и в… маоистском френче Императора. Но такая полистилистика уместна во вневременной сказке-притче (художники – вечные соратники Бертмана Игорь Нежный и Татьяна Тулубьева). Пластическая эквилибристика хора (балетмейстер Эвальд Смирнов) прекрасно говорит о несвободе и регламентированности мира, в котором живет Император и где фосфоресцирующий глянцевый соловей уместней живого. Однако когда приходит Смерть, противостоять ей под силу только чему-то живому и естественному.