Проживающий в Британии музыкант исполнил 12 марта в Большом зале Петербургской филармонии последние фортепианные сонаты великих венских мастеров – Йозефа Гайдна, Вольфганга Амадея Моцарта, Людвига ван Бетховена и Франца Шуберта (эту же программу, но без моцартовской сонаты, он играл в Москве осенью 2012 года). Известный приверженностью к строгому академическому стилю Шифф и в этот раз не изменил себе, представив каждого из композиторов сквозь взгляд умудренного опытом профессора. Австрия – особенная страна в жизни пианиста. Прожив там более десятка лет, возглавив близ Зальцбурга фестиваль камерной музыки, Шифф воспринимает музыку конца XVIII – начала XIX века с ностальгией по ушедшему «золотому» веку. Вена явила миру немало музыкальных гениев, но неслучайно именно Гайдн, Моцарт и Бетховен были признаны классиками, и к этой «троице» Шифф смело причисляет Шуберта, трактуя его творчество скорее как закат классицизма, нежели начало романтизма.

Концерт открылся с ми-бемоль-мажорной сонаты Йозефа Гайдна, обозначенной в каталоге под номером 62. Эта вещь была написана в Лондоне в 1794 году и посвящена жене приятеля Гайдна, талантливой пианистке, ученице Муцио Клементи Терезе Янсен. Увлеченный в ту пору симфониями и ораториями композитор вряд ли осмысливал сонату как свое последние творение в этом жанре, но получилось так, что в этом на первый взгляд классическом трехчастном цикле есть ряд загадочных вещей, мостиков, связывающих прошлое и будущее. Начинающаяся с торжественных пунктирных аккордов подобно тому, как открывались старинные барочные увертюры, первая часть содержит в себе и типично гайдновские шутки (скерцозная, «подпрыгивающая» побочная партия), и взволнованную трепетность. Шифф играл несколько суховато, может быть, более подвижно, чем принято, в точности соблюдая все нюансы и репризы, делая очень выразительные, «говорящие» паузы. Вторая, медленная, часть, начинающаяся чуть ли не с романтического вопроса-возгласа (спустя тридцать с небольшим лет Бетховен напишет на в точности такой же ритм свой знаменитый Muss es sein в Шестнадцатом квартете) стала смысловым центром произведения, глубоким раздумьем, затмить которое не смог игривый, почти уже по-бетховенски написанный финал. В отличие от Гайдна, Тридцать вторая, до-минорная соната Бетховена (1822), прозвучавшая в завершение первого отделения, несет в себе явно выраженную тему прощания и примирения с жизнью. Первая часть, начинающаяся с уменьшенной септимы, возгласа-вопрошания, символизирует бури внешнего мира и тщетность человека достигнуть чего-бы то ни было здесь. Пианист словно проматывал в ускоренном темпе все эпизоды битв и разочарований, с тем чтобы побыстрее оказаться в райских кущах финальных вариаций с их щебетом птиц и бесконечным стремлением к небесам. Бетховен-философ предстал в трактовке Шиффа олимпийцем, восседающим в незримых высях, откуда струится мягкий свет, выраженный через матовый, чуть приглушенный звук.

Открывшая второе отделение ре-мажорная соната Моцарта KV 576, написанная в 1789 году, тоже явно не была задумана композитором как последняя. Начинающие трехчастный цикл фанфары пианист сыграл плавно, без привычных для этого хода по трезвучию акцентов. Почти все контрасты были специально сглажены, отчего и радостное ликование, и затаенная боль (печальные вздохи во второй части) не переживались, а как бы наблюдались со стороны.

Грандиозная си-бемоль-мажорная соната Шуберта, законченная им буквально за несколько недель до кончины, также была подана исполнителем с подчеркнутой отстраненностью. Первая часть, сыгранная чуть ли не в два раза быстрее, чем в знаменитой записи Рихтера, несмотря на протяженность получилась словно прелюдия к созерцательно-задумчивой второй части. Как в бетховенском сонатном цикле, музыкант слегка нивелировал здесь внутренний драматизм, и раздающаяся в басу трель воспринималась скорее не как затаившийся рок, а как отзвук уже прошумевших бурь. Третья часть и финал получились у Шиффа по-моцартовски трогательны, грациозны и воздушны, показав Шуберта более связанного с традицией, нежели новатора.

Наконец, по окончании концерта публику ждало целое отделение бисов. Это действительно было полноценное отделение без всяких преувеличений. Сначала полностью прозвучала си-бемоль-мажорная партита Баха, а затем, также полностью, Тридцатая соната Бетховена. Оставшаяся после сонаты в зале публика уже стала хлопать осторожнее, опасаясь, как бы пианист не сыграл что-нибудь такое еще на час, лишив возможности успеть на метро. Но щедрый Андраш Шифф, который, конечно, мог бы и дальше продолжить концерт, казалось, все понял и, поклонившись, ушел за кулисы с тем, чтобы, будем надеяться, когда-нибудь вернуться в этот зал еще раз.