– Александр Юрьевич, как произошло, что в одно время в Лос-Анджелесе оказались и вы, и МАСМ?

– Моя поездка в Лос-Анджелес, которая была спланирована еще два года назад, случайно совпала с гастролями ансамбля. Узнал я об этом во время своего авторского концерта 25 февраля в Малом зале Петербургской консерватории, в котором принимал участие МАСМ. Тогда же его арт-директор Виктория Коршунова решила, что мое сочинение «Сны Пьеро» будет исполнено на двух концертах в Лос-Анджелесе.

– Насколько мне известно, с МАСМом вас связывает долгая дружба.

– Я давно знаком с ансамблем – буквально с первых лет его существования – и сотрудничаю с ним с середины девяностых, а с конца 2000-х коллектив – постоянный участник моего фестиваля «Звуковые пути». Исполнение МАСМа – это гарантия качества и проникновения в суть композиторского замысла. С ансамблем работать всегда интересно и увлекательно. Михаилу Дубову, кажется, по силам любой фортепианный каприз композитора, Влад Песин может предложить на скрипке то, о чем композитор, возможно, и не задумывался. Олег Танцов виртуозно владеет кларнетом. Фантастический флейтист Иван Бушуев умудряется брать на себя одновременно и роль дирижера. К сожалению, не смог выехать в США виолончелист Илья Рубинштейн, но заменивший его на гастролях Евгений Тонха отлично вписался в коллектив. В общем все ансамблисты – музыканты высокого класса.

– Какие концертные площадки принимали вас?

– Наши совместные с МАСМом концерты состоялись в Чапмен университете (Chapman University) и Калифорнийском университете Лос-Анджелеса (University California Los-Angeles) – пожалуй, одном из важнейших музыкальных центров Калифорнии: именно там работал Арнольд Шёнберг, а здание, где проходил концерт, носит его имя.

– Чем, на ваш взгляд, удивили американскую публику солисты ансамбля?

– Конечно же, безупречным мастерством. Но не только. МАСМ занимается, например, деятельностью, которая называется по-английски score reading – «чтение партитур»: музыканты читают с листа партитуры молодых композиторов. Навыки общения ансамблистов с современной музыкой совершенно уникальны, и с первых тактов начинающие авторы слышат высококачественное прочтение своей музыки, одновременно понимая свои недочеты, что так полезно в начале композиторского пути. Очень жаль, что во времена моей юности такого не было. В феврале счастливцами, чьи партитуры были прочитаны, стали студенты Петербургской консерватории, а в апреле – студенты Калифорнийского и Чапман университетов. Действительно, одно дело, когда слушаешь записи, сыгранные студенческим ансамблем, собранным на скорую руку, и совсем иное, когда не самую, быть может, совершенную музыку интерпретируют настоящие профессионалы. Я присутствовал на чтении партитур в Калифорнийском университете, где задавалась масса вопросов, на которые ансамблисты давали исчерпывающие ответы. При этом, если в процессе разбора и исполнения вопросы возникают у самих музыкантов, композитор обязан отвечать. Нередко в поисках логики ответа молодой автор начинает лучше понимать собственные просчеты и в форме, и в качестве материала, и в способе нотации. Потому score reading – затея полезная.

– Деятельность ансамбля сродни меценатству: композитор получает моментальную поддержку в лице исполнителей, а также слушателей. Несомненно, score reading – отличный стимул к дальнейшему развитию и смелому продвижению по непроторенным тропам творчества. Но что еще было в программе концертов?

– Москвичи дали два концерта с очень близкими программами. Оба включали сочинения Мюрая, Фелдмана, Лахенмана, Лефковица, Денисова, Веры Ивановой (выпускницы Московской консерватории, а ныне профессора Чапмен университета в Лос-Анджелесе) и мой опус. В Калифорнийском университете МАСМ дополнил программу сочинениями студента Эдварда Райана и аспирантки Джеми Тирман. Оба они – воспитанники руководителя кафедры музыки и композиции университета Дэвида Лефковица. Его сочинение Unless было исполнено дважды – в начале и в конце программы. Открытием стала для меня Вера Иванова. Она написала сочинение, основанное на исследовании алфавита Лахенмана. Пьеса так и называется – The Laughing Man Alphabet. Эпиграфом к ней прозвучала краткая фортепианная пьеса Лахенмана Hӓnchen Klein. Создание своей музыки на базе чужого алфавита – несомненно, интересный опыт: обычно композиторы придумывают свой алфавит и сами ему следуют; но использование чужого привело автора к интереснейшим результатам. Конечно, мы используем свой алфавит, когда говорим по-русски, но в разговоре с иностранцем сразу переходим на другой алфавит или хотя бы пытаемся. У Веры это получилось блистательно, и я очень рад, что ее сочинение будет исполняться на моем фестивале в ноябре.

– Я вижу еще одно новое, кроме Веры Ивановой, имя в программке концерта – Шон Хайм.

– Шон Хайм – профессор Чапмен университета. Поэтому в программу естественно добавилось его Трио для флейты, виолончели и фортепиано. Этот вечер, открывшись пьесой DSCH Эдисона Денисова, завершился моими «Снами Пьеро». В последних тактах «Снов» исполнители «засыпают» под едва слышное шуршание по струнам фортепиано и «просыпаются», напряженно всматриваясь в зал, «разбуженные» оглушительным ударом крышки рояля.

– Эффект наверняка был сильный.

– Да, слушатели тоже окончательно проснулись (улыбается).

– Концерты с МАСМом в Лос-Анджелесе стали для вас счастливой случайностью, а как прошел лично ваш заранее запланированный концерт? Оправдал ли ожидания? Как работалось с американскими музыкантами?

– Меня и моего коллегу Анатолия Королева пригласил руководитель департамента музыки и танца Калифорнийского государственного университета в Лос-Анджелесе (California State University Los-Angeles), которого зовут… Джон Кеннеди. Там и прошел третий концерт. Общение с университетским ансамблем, конечно, отличалось от сотрудничества с МАСМом. Музыканты старались откликаться на любую просьбу и выполнить все пожелания композиторов. Правда, это не всегда у них получалось. Например, флейтисту в моем сочинении так и не удалась мультифоника, да и пианистка «пропустила» наиболее сложные фрагменты, которые на репетиции мы прошли несколько раз. Я был не вполне доволен результатом, но американская публика оказалась много благодарнее автора.

– Как была выстроена программа?

– Она называлась «Русское рондо». Изначально планировались произведения трех русских и трех американских композиторов, но поскольку один из американцев «отпал», меня попросили исполнить свою фортепианную композицию Sa(e)iten. У Джона Кеннеди исполнялась композиция Smoking Mirrors для кларнетиста. Блестящая солистка Элен Гуди Кастро во время исполнения не только показала все возможности инструмента, но еще и танцевала. Мне это напомнило «Большого Арлекина» Штокхаузена, где у переодетого Арлекином исполнителя – практически хореографические па. В Трио молодого пуэрториканца Хуана Колона Эрнандеса причудливо сочетались поствеберновская техника, отзвуки танцевальных ритмов Центральной Америки и интонации фламенко. Произведения Леонида Резетдинова «Крик» по картине Мунка и «Открытый ключ» Анатолия Королева ансамблю удались. Кстати, в Калифорнийском университете я сыграл еще и программу фортепианной музыки петербургских авторов: Уствольской, Слонимского, Асламазова, Симакина, Кнайфеля и свою композицию Brave New World.

– Весьма насыщенная программа: четыре концерта за шесть дней. Было ли еще что-то интересное, помимо музыкальных событий?

– Для меня одно из самых важных событий – это посещение дома Арнольда Шёнберга, кумира моей юности. Я заранее договорился с сыном композитора Рональдом и его женой Барбарой о встрече. Она была довольно краткая, но на удивление сердечная. Большую часть рукописей, документов, партитур, портретов и других артефактов семья передала в Музей Шёнберга в Вене. В Лос-Анджелесе остались в основном копии, но сам дух дома сохранен. Особенно это заметно в рабочей комнате композитора. Она очень маленькая. На стенах – несколько семейных фотографий, на письменном столе сейчас нет партитур, зато лежит шахматная доска, которую сделал сам Шёнберг. Оказывается, он любил мастерить рамочки из дерева, шахматные фигурки, в коридоре под стеклом висят игральные карты, расписанные Шёнбергом, а на шахматной доске лежит листок бумаги, исписанный его рукой.

– Один из его музыкальных автографов?

– Руководство по игре в большой теннис. Он был заядлым теннисистом и прекрасно играл до конца жизни.

– На что еще вы обратили внимание в доме Шёнберга?

– Я приметил там большую фотографию Гершвина. Казалось бы, что их может связывать? Но вот история: Гершвин хотел учиться у Шёнберга, но тот, послушав, отсоветовал ему становиться «плохим Шёнбергом» и предложил лучше играть вместе в теннис, а портрет Гершвина с ракеткой висит теперь на стене. В просторной гостиной – кресло Шёнберга, сидя в котором он преподавал. Сюда к нему приходил Джон Кейдж, высоко ценивший своего учителя. Как известно, через год занятий Шёнберг, прощаясь, пророчески сказал ему: «Джон, вы никогда не будете композитором, но вы – гениальный изобретатель музыки». Под стеклянной столешницей в центре гостиной лежит копия афиши берлинской премьеры «Лунного Пьеро», а над камином висит репродукция картины Шёнберга «Красный взгляд». Подлинник я видел в мюнхенском музее Lenbach-Haus.

– Если обобщить все сказанное, что в американском путешествии стало для вас главным?

– Я рад, что удалось почувствовать атмосферу шёнберговского дома. Я счастлив знакомству с новыми людьми и новой хорошей музыкой. Я всегда ищу ее, чтобы потом исполнить на своем фестивале. Для меня всегда приятно сотрудничество с МАСМом, который в ноябре вновь приедет в Петербург на «Звуковые пути».

На фото А. Радвилович в кабинете А. Шёнберга