Меня привлек второй состав премьерного спектакля – сопрано из Испании Айноа Артета и тенор из Италии Риккардо Масси, певцы у нас неизвестные. И это оказалось интересно, а первый состав легко можно было увидеть в телетрансляции премьеры.

Спектакль драматического режиссера Адольфа Шапиро на исторической сцене Большого создан в команде со сценографом и художником по костюмам Марией Трегубовой, хореографом Татьяной Багановой и художником по свету Дамиром Исмагиловым. Распадающаяся картонная постановка в стиле банальной semi-stage инсталляции не отсылает к специфике не только оперы, но и театра вообще, предполагающего хотя бы некоторую зрелищность: на необжитом пространстве сцены артистам отводится роль марионеток в кукольном театре абсурда.

Проблема режиссуры спектакля в том, что у режиссера нет концепции, а невидимые связи между четырьмя обособленными эпизодами-актами оперы (вырванными из французского литературного первоисточника – как известно, романа аббата Прево) он начисто обрубает, вместо того чтобы драматургически подчеркнуть: Шапиро ставит четыре разных «спектакля», взывая к эклектике и примитивной студийности.

Первый акт – макет города на наклонном подиуме посреди черной сцены, возле и внутри него несоразмерно огромными великанами то и дело снует разношерстная массовка, кажется, подобранная прямо возле ЦУМа. «Великанами» предстают и главные персонажи. Манон, девочка-переросток, неожиданно все еще играет в куклы, но у бедной Манон кукла маленькая, а у Манон богатой (сбежавшей, было, с кавалером Де Грие, но вернувшейся к своему знатному покровителю) – гигантских размеров кукла, сидящая на сцене во втором акте: своей головой она едва ли не достает до колосников! Эффектно? Безусловно, но это, как говорится, совсем из другой оперы…

Большое зеркало в будуаре Манон отражает всё пространство сцены, практически не меблированной, но заставленной абстрактной реквизиторской ерундой. Как и в первом акте, во втором – депрессивные потемки и несоответствие визуального ряда сюжетной канве, однообразная скука фронтальных мизансцен у рампы и мелкокрапчатая суета. После знаменитого дуэта главных героев финал второго акта с арестом Манон выглядит как нелепая попытка театра комедии положений. Это вызывает лишь улыбку, но не вызывает сильных чувств, заложенных в музыке.

Третий (пристань в Гавре) и четвертый акты (пустошь в Америке) разворачиваются уже на недвусмысленно голой черно-серой сцене. В третьем акте массовка хора, принося стулья и устраивая себе «сеанс в летнем театре», наблюдает за контингентом разных социальных пластов, полов и сексуальных ориентаций, который готовится к отправке в колонию. Картина намеренно эпатажная и натуралистичная! Все арестанты (среди них и Манон) вылезают из люка-трюма и словно на клиновидном куске пирога, отрезанного от пристани, под последние такты музыки третьего акта с добровольно присоединившимся к ним Де Грие медленно удаляются в глубину сцены. Поплыли, значит, в Америку…

Но апогей – четвертый акт, настоящее концертное исполнение, во время которого Де Грие и Манон медленно «в шеренгу» идут из глубины сцены к рампе. Не все, конечно, так тривиально: героям предписана и определенная пластика поведения, а на время знаменитой трагически-безысходной арии Манон Де Грие деликатно оставляет ее наедине со своими мыслями, давая возможность без свидетелей «выпустить пар». Финальный акт – самый пронзительный, но в постановочном плане он воспринимается всего лишь скучнейшей «пантомимой с пением». Манон умирает, стоя с Де Грие у рампы, и при таком режиссерском раскладе несчастную героиню не жалко совсем!

Жаль только оперу, о которой в очередной раз просто забыли постановщики, – но только не исполнители: хор (главный хормейстер  Валерий Борисов) и оркестр Большого театра, выступавшие с темпераментным итальянцем Ядером Биньямини (работа молодого дирижера весьма достойна, но несколько робка: наполнять музыкой такое большое пространство, как зрительный зал Большого театра, ему, кажется, еще не доводилось).

Манон во внешне эффектной трактовке А. Нетребко (пример не вполне удачно выбранного амплуа и заявка на особое собственное постижение этой музыки) у одних вызывает море восторгов, у других, в том числе у меня, лишь вопросы. Зато опытная и мастеровитая А. Артета поет и проживает эту партию именно в опере Пуччини и никак иначе. Тенор Ю. Эйвазов (Де Грие), хотя де-юре и драматический, при зажатости звучания, отсутствии лоска вокальной фактуры и сценического благородства, де-факто заявляет о себе лишь номинально. Зато тембрально красивым, чувственным голосом тенор lirico spinto Р. Масси, несмотря на дебют в партии Де Грие, убеждает и музыкально, и стилистически, и артистически, играя в дуэте главных героев ощутимо важную роль.