Первая советская рок-опера увидела свет рампы в 1975-м: тогда это был «наш ответ Чемберлену», ведь на Западе взошла звезда Эндрю Ллойда Уэббера и появился его суперхит Jesus Christ Superstar. Сегодня об опере Журбина как о первопроходце написано в любом справочнике. Она исполнялась тысячи раз. Сначала ВИА «Поющие гитары» (преобразованном в конце 80-х в театр «Рок-опера») в Ленинграде и на гастролях по всему СССР, позже и другими коллективами – и в первоначальном варианте (для рок-группы), и в авторской версии для симфонического оркестра и рок-инструментов, и во всевозможных промежуточных редакциях и даже как рок-балет. Столько лет длящийся непреходящий успех совсем не случаен – музыка Журбина ярка и свежа до сих пор, изобретательна и захватывающа, очаровывает с первого звука великолепной мелодикой, обжигает энергией, настоящим драйвом, обладает всеми признаками выдающейся именно театральной музыки – с увлекательной драматургией, с контрастами и переключениями, с эпичностью характеров.

Свердловская музкомедия дает «Орфея и Эвридику» в собственной редакции (партитуру перелопатил главный дирижер театра Борис Нодельман), где полностью реализованы богатые возможности оркестра плюс привлечены рок-музыканты. Зонги, которые в оригинале исполняет хор, поручены солисту – так родился новый персонаж Бард (Александр Копылов), периодически вторгающийся из нашей повседневности в пространство мифа. Но новаторство этим не ограничивается. Постановщик Кирилл Стрежнев в значительной степени перерабатывает и либретто Юрия Димитрина: не меняя стихов, он перекомпоновывает их, смещая акценты, и, самое главное, переделывает финал на оптимистический: как и в великой одноименной опере Глюка, титульные герои воссоединяются и обретают счастье.

Это последнее – слабое место в целом очень удачной работы театра: окончание спектакля нарочито радостно, бессмысленно восторженно – как будто с вами два часа говорили о действительно серьезных и важных вещах, а потом вдруг ни с того ни с сего сделали фальшивое cheese и выпроводили за дверь. Не хватает внятного звена, объясняющего, почему же у этой истории все-таки возможен счастливый конец – ведь он, и все это знают прекрасно, не только не обязателен, но и, увы, почти нереалистичен.

Взяв когда-то нейтральный, идеологически приемлемый сюжет, Журбин и Димитрин, как и положено диссидентствующим на кухне советским интеллигентам, держали «фигу в кармане»: порочному миру западного шоу-бизнеса противопоставлялся чистый герой-простец, олицетворение «правильного» искусства, но в реальности все жаждали как раз другого – блестящего, притягательного, манкого, недоступного и недостижимого порока тлетворного забугорья. На неискушенный взгляд все это немножко походило на идеологическую агитку, осуждающую «тамошние нравы»: тем более что для тогдашней девственной советской эстрады во многом конфликт оперы был не сильно актуален. Прошло сорок лет, мы с избытком хлебнули того, к чему так стремились, и фабула журбинского «Орфея» сегодня оказалась не просто актуальной – злободневной! Достаточно включить телевизор, чтобы увидеть дикое беснование сегодняшних идолов и кумиров – тех самых «певцов», что противостоят герою, а для того, чтобы понять, как мало людей способно выдержать испытание «золотым тельцом» и «медными трубами», и включать ничего не надо – просто оглянуться вокруг.

Спектакль Стрежнева и сценографа Павла Каплевича ярок и динамичен, как сама музыка Журбина, построен на контрастах и парадоксах. Кишащему скопищу бессмысленно и беспрестанно веселящихся полулюдей-полурептилий противостоит светлая пара любящих сердец – в их образах угадывается что-то даже не античное, а древнеславянское. Их антиподы – угрюмый циник Харон и неумолимая, как черная дыра, Фортуна. В слаженном ансамбле артистов, безгранично музыкальных и виртуозно реализующих замысловатую пластику Сергея Смирнова, выделяются харизматичные Никита Кружилин (Орфей) и Игорь Ладейщиков (Харон) – очень разные, оба откровенно красивые, с невероятными, редкими для мюзикла сильными и богатыми голосами.