Сегодня дом певицы в Милане, а в России наша соотечественница практически неизвестна. Старт ее феноменальной карьере на Западе дала исполненная в 2003 году партия Анаиды в новой постановке «Моисея и Фараона» Россини в Ла Скала (случилось это с легкой руки поверившего в дебютантку Риккардо Мути, тогдашнего музыкального директора театра). За прошедшие годы И. Лунгу спела более, чем в десяти спектаклях Ла Скала, ей покорились и другие престижные сцены: в ее коллекции такие гранды, как Ковент-Гарден, Венская государственная опера и Метрополитен-опера, весной она дебютирует в Парижской опере (Джильда в «Риголетто»).

В Москву певицу пригласил Василий Ладюк: премьера «Богемы», в которой сам он исполнил партию Марселя, прошла на его втором фестивале «Опера Live». Постановка родилась благодаря усилиям команды в составе режиссера Георгия Исаакяна, австрийского сценографа и художника по костюмам Хартмута Шоргхофера и художника по свету Сергея Скорнецкого.

Достоинством спектакля стал исключительный профессионализм каждого исполнителя – и в оркестре, и в хоре, и в ансамбле солистов. Итальянец Фабио Мастранджело в качестве музыкального руководителя и дирижера точно расставлял смысловые психологические акценты в лирико-драматической партитуре, изысканно подчеркивая ее веристскую «отделку». В филигранном хоровом звучании правила бал ясность музыкально-речевых интонаций (хормейстеры – Наталья Попович и Андрей Лазарев).

Природная фактура голосов Ирины Лунгу и Алексея Татаринцева, певшего Рудольфа, – лирическая. Коварство же лирических на первый взгляд партий Мими и Рудольфа заключено в том, что они ставят принципиально новые планки, требуя высокого градуса вокального драматизма. Но оба солиста эти «поднятые планки» преодолели на редкость свободно, предъявив и владение стилем, и певческую культуру, и точную вокальную аффектацию, и актерское наполнение образов. В квартете героев-друзей оперы, кроме надежной пары тенора и баритона (А. Татаринцев и В. Ладюк), украшением спектакля стали также работы баритона Артёма Гарнова (Шонар) и баса Евгения Ставинского (Коллен). Образ Мюзетты в интерпретации лирико-колоратуры Ирины Боженко – еще одна большая удача. И все же главной виновницей премьерного торжества стала Ирина Лунгу.

– Ирина, не было ли риском спеть партию Мими?

– Риск был, но эта партия – очень притягательная для меня – не слишком ведь большая. В 2006 году я начинала петь Пуччини с Лю в «Турандот», а в этом сезоне дважды спела ее в турне театра «Арена ди Верона» в Маскате (столице Омана). «Богема» – широко востребованная в мире опера, осваивать ее я начала в 2013-м с Мюзетты – в Метрополитен-опера и Ковент-Гардене, но давно уже присматривалась к Мими как к альтернативе партии Виолетты, которая за годы карьеры стала моей визитной карточкой и от которой в последнее время я начала постепенно отходить. Мюзеттой я наслаждалась всей душой, но в конце спектакля никогда не могла смириться с тем, что я на сцене, а умирает другая сопрано – не я. В Мюзетте мне явно не хватало циклического завершения роли: хотелось перебежать на кровать Мими, чтобы умереть вместо нее. Так и созрела потребность петь именно эту партию.

– Значит, в Москве состоялся ваш дебют в этой роли?

– Один раз партию Мими я все-таки спела, но в концертном исполнении – в 2007 году, под управлением Джанандреа Нозеды на фестивале в итальянской Стрезе. Но тогда для нее я, наверное, еще не созрела. Я долго мучилась, пытаясь найти в ней что-то свое, особенное. И хотя Нозеда мне всячески помогал, я чувствовала, что в рамках концерта передать весь хрупкий и светлый мир Мими чрезвычайно сложно. И вот, собираясь открывать новой постановкой «Богемы» следующий сезон в Турине, маэстро вдруг вспомнил о нашем давнем сотрудничестве и снова меня пригласил. Это случилось на постановке «Фауста», опять же в Турине, в конце прошлого сезона: я пела Маргариту, он дирижировал. И от повторного, но уже более заманчивого предложения, в первый момент отказалась. Тогда инициативу взял Василий Ладюк (в туринском «Фаусте» он пел Валентина, а Мефистофелем был Ильдар Абдразаков). Нас – трех русских певцов – принимали весьма тепло, и на волне этого успеха Василий сказал мне, что, по его мнению, у меня все должно получиться. На мое возражение, что петь Мими в Италии, да еще на открытии сезона, чересчур ответственно, он пригласил меня на свой фестиваль – на премьеру в «Новую оперу». В Москве многое приходилось повторять, делая акценты именно на постановочных моментах, заново «впевать партию». Времени на репетиции было достаточно, и вот я спела премьеру. Предложение же Нозеды пока остается в силе: теперь я, наверное, его приму.

– Хочу вас поздравить с успехом в Москве, но для меня как зрителя сама постановка а-ля модерн выглядит довольно странно.

– Для меня как для певицы и актрисы она была идеальна: ничего неудобного в ней нет:  по сравнению с тем, какие лихие спектакли бывают иной раз сегодня, она довольно рациональна и сдержанна. Но волновалась я на этой премьере очень сильно, просто руки тряслись! Конечно, не все получилось так, как хотелось. Но интересная вещь: то, за что я боялась больше всего, на мой взгляд, прошло неплохо, а вот то, за что не волновалась, удалось меньше. К своему удивлению, наиболее органично я почувствовала себя именно в наиболее драматичном третьем акте. Я думала, что первый акт – самый легкий, но именно он оказался для меня самым сложным! Премьера есть премьера, и это дело обычное: ко второму спектаклю всегда становишься куда более умудренной.

Идея с двойником Мими, появившаяся у Георгия Исаакяна, очень интересна, мне понадобилось две-три репетиции, чтобы ее понять, принять и полностью в ней раствориться. Когда я впервые увидела «себя» – умирающую – в облике мимической актрисы, то подумала: «Боже правый, что это?!» И первой реакцией было желание все это переделать. Но со «второй попытки» я стала все больше проникаться идеей режиссера, поняла, что в этой ситуации надо не только полностью абстрагироваться от реалистичного умирания, а попытаться найти «свой ключ». Ведь по сюжету образ Мими начинает раздваиваться уже в первом акте (Мими с Рудольфом) – с момента ее появления на сцене. И чтобы финал читался убедительно, я решила прибегнуть к ностальгическим краскам в голосе, к приему воспоминаний о прошлом, встав на позицию чувственного комментатора трагедии. Насколько это удалось, судить, конечно, зрителю, однако сам этот эксперимент принес мне огромное удовлетворение. Есть еще один момент: мне очень не хотелось петь и умирать лежа, но это разрешилось как-то само собой. Финал я пела, стоя – словно тень, душа Мими, и в момент ее смерти исчезала со сцены, «уходила в вечность».

– То есть идеей с двойником героини режиссер вас в итоге увлек?

– Безусловно. Очень важно, что, очертив задачу принципиально, он предоставил мне полную свободу, так что все моменты притирки прошли творчески интересно, с увлечением. Главная заслуга режиссера в том, что он всех нас поставил в идеальный контекст, который очень помогал уже сам по себе. И это стало тем фундаментом, на котором, опираясь на эффектную зрелищную сценографию, можно было выстраивать здание партии. В первых двух актах присутствовал символ Парижа – Эйфелева башня, в третьем была придумана необычная горизонтальная перспектива винтовой лестницы (вид сверху с гранитной лестничной площадки, что характерно для старых парижских домов без лифта). По этой лестнице Мими как раз и уходила от Рудольфа, чтобы больше никогда с ним не встретиться, точнее – встретиться лишь в свой предсмертный час. С сюжетной коллизией явно диссонирует последний акт, но этого не избежать. Теперь третий и четвертый акты разделены тридцатью годами, и с конца 40-х годов XX века – такова эпоха именно этой постановки – мы переносимся в конец 70-х и попадаем на вернисаж Марселя, ставшего знаменитым художником-дизайнером, да и пришедшие сюда его давние друзья теперь не менее респектабельны. Оцинкованное ведро, фигурировавшее в первом акте в мансарде, в четвертом на вернисаже – уже произведение современного искусства: элемент инсталляции.

– Как вам работалось с маэстро Мастранджело?

– Замечательно! У нас была одна спевка и три оркестровые репетиции, и, конечно же, большим подспорьем стало то, что он знает эту оперу досконально и понимает каждую ноту. С этим дирижером я работала впервые, он производит впечатление человека, кредо которого – «больше дела, меньше слов», что очень созвучно и моему взгляду на профессию. Он опытный и потому надежный маэстро, но все равно на премьере я волновалась несоизмеримо больше, чем на дебютах в Метрополитен или Ла Скала. Выступать перед своей публикой – совершенно особое чувство.

– Кроме двух спектаклей «Богемы» в декабре будете ли вы приезжать на эту постановку в будущем?

– Я бы очень хотела, и если что-то будет зависеть именно от меня, то, конечно же, я приложу все усилия, чтобы, несмотря на мой насыщенный график, приехать в Москву снова.

Фото Living Italy