– Виктория, правильно ли считать, что старт вашей международной карьере дала именно Россиниевская академия в Пезаро?

– Абсолютно правильно, но путь туда изначально предопределен для меня не был. По совету Юлии Мусаевой, концертмейстера Центра оперного пения Галины Вишневской, где я проучилась год, я приняла участие в отборочных прослушиваниях конкурса «Бельведер», которые устраивались в Москве в театре «Геликон-опера». Прошла их успешно, но на конкурс из-за проблем с паспортом поехать не смогла. На этих прослушиваниях ко мне подошел один достаточно известный агент, работающий с российскими певцами, и сказал, а почему бы мне не попробовать себя в молодежной программе на фестивале в Пезаро. Дело в том, что одной из арий, которые я тогда спела, было финальное рондо из россиниевской «Золушки». Советом я воспользовалась, но на предварительные прослушивания не поехала, а лишь отправила запись. Однако художественный руководитель Россиниевской академии и фестиваля Альберто Дзедда мной заинтересовался и на мое зачисление в академию дал добро.

– На сегодняшний момент, когда вы уже неоднократно выступали в Пезаро, можно ли сказать, что вы – россиниевская певица?

– В принципе, можно. Но сейчас у меня некий переломный момент, когда голос меняется, постоянно укрупняясь, становясь более объемным и плотным, так что на данном этапе я начала даже присматриваться к французской музыке, сохраняя в своем амплуа, безусловно, и Россини, и Генделя, и Моцарта. Россини – это моя генеральная линия, и так будет до тех пор, пока я смогу интерпретировать его музыку на должном уровне: со всеми быстрыми пассажами, фиоритурами, регистровой и колоратурной техникой. Наверное, наступит и такой момент, когда от Россини придется отказаться совсем, ведь, прежде всего, надо идти за своим голосом и петь то, что ему подходит. Если тип крупного голоса позволяет выдерживать стиль Россини, то это как раз хорошо, ведь небольшими, малообъемными голосами эту музыку исполняют гораздо чаще, и я вовсе не хочу сказать, что это плохо: маленькие голоса, как правило, более техничны.

В прошлом году меня приглашали в Пезаро петь Джемми в «Вильгельме Телле», но партия написана очень высоко, и как ни заманчиво оказалось предложение – в партии была раскрыта купюра с потрясающей арией, – я отказалась. Утешаюсь тем, что в следующем сезоне у меня будет много Россини. Меня стали регулярно приглашать на такие благодатные партии, как Розина и Золушка. «Золушку» мне предстоит петь в Шотландской опере и во Франции, в Оперном театре Руана. Из Франции есть предложение и на Арзаче в «Семирамиде», но перед этой заветной партией Россини – трепет просто священный: для голоса она весьма масштабна, так что пока терзаюсь муками сомнений.

– Совсем недавно вы спели Розину в премьерной постановке на открытии Шаляпинского фестиваля в Казани. Это была интересная работа?

– Безусловно, интересная! Меня в любой новой постановке заботит, прежде всего, ее музыкальная сторона, ведь по первой своей специальности я пианистка с дипломом «Мерзляковки». Мое ухо всегда страдает, если с музыкальной стороной спектакля что-то не так, тем более – после «школы стиля» в Пезаро и незабываемого общения с маэстро Дзеддой, которого сегодня по праву называют гуру музыки Россини.

Так вот, на постановке «Севильского цирюльника» в Казани сложился очень сильный итальянский тандем – Марко Боэми (дирижер, довольно часто выступающий в России) и Алессандро Биччи (молодой коуч-концертмейстер и ассистент дирижера). Работать с ними мне было невероятно интересно. Боэми, правда, включился в работу уже на финальном этапе, но от Биччи я неожиданно много нового почерпнула для партии Розины в плане каденций и вариаций. И это очень важно, ведь партию любого россиниевского персонажа необходимо постигать в ее непрерывном музыкальном развитии, чтобы со временем она не «запевалась», чтобы не было стагнации.

Мне было чрезвычайно комфортно работать с режиссером спектакля Юрием Александровым, человеком темпераментным, заводным и очень контактным, демократичным в общении с певцами. Пусть в этой его постановке слишком много эклектики, спектакль вовсе не воспринимается в штыки, ибо не идет поперек стиля музыки Россини и тем более типично фарсовой природы сюжета.

– Это была ваша первая Розина на оперной сцене?

– Нет. После своего первого появления в Пезаро я много пела эту партию в небольших итальянских театрах – в Равенне, Удине, а также в Йези, известном фестивалем Перголези и Спонтини. Свою первую Розину я спела в 23 года! Это была большая удача, и дебют в Пезаро этому, несомненно, способствовал. Впрочем, с того, что именно Пезаро впервые открыл мне двери зарубежных оперных театров, мы и начали наш разговор. Ведь когда я только приехала туда, я была просто «девочкой из России», но после Россиниевской академии и участия в «Путешествии в Реймс», я уже стала девочкой, у которой появился зарубежный итальянский агент. Вслед за этим я получила ангажементы и на знаменитый Глайндборнский фестиваль. И как ни странно, именно после молодежного «Путешествия в Реймс» взяла гораздо больше бонусов, чем после «Деметрио и Полибио» в основной программе фестиваля.

– Тогда пару слов о Россиниевской академии в Пезаро.

– Россиниевская академия – это школа жизни, я бы даже сказала, школа «вокального выживания»: чтобы выдержать ее невероятно интенсивный ритм, надо иметь крепкие нервы и железный характер. Но если ты прошел через ее горнило, то тебе уже ничего не страшно. А творческое и человеческое знакомство с маэстро Дзеддой – это квинтэссенция всего самого важного, что я обрела. Жаль только, что спеть в спектакле под его руководством мне ни разу не довелось, хотя уже на второй год нашего знакомства у нас с маэстро намечался ряд совместных проектов вне Пезаро. Но не сложилось… Впрочем, спеть «под Дзедду» мне все же удалось: в 2010 году у меня была небольшая партия Зюльмы в концертном исполнении в Москве «Итальянки в Алжире». Но партия главной героини Изабеллы в этой россиниевской опере – также в моем репертуаре.

– Ваш трамплин – Пезаро, а для многих молодых певцов таким трамплином становятся конкурсы. Вы когда-нибудь в них участвовали?

– У меня пока был единичный прецедент: это знаменитый Международный конкурс вокалистов имени Франсиско Виньяса в Барселоне, куда я поехала в прошлом году. Вышла в финал и, не получив никакого места, стала лауреатом специальной премии «Мерседес Виньяс». Я подавала документы на многие конкурсы, получала подтверждения, готовилась к ним, но мне всегда что-то мешало поехать, в первую очередь – интересные предложения и контракты. И я обычно выбирала реальную работу, поскольку в самом начале карьеры у меня ее было не так уж много. Сейчас становится все больше, но есть и планы участия в конкурсах. Не люблю загадывать, но если все сложится, то почему не поехать и не попытать удачи еще где-нибудь?

– В последние годы ваша карьера развивается достаточно стабильно и, в общем-то, удачно. Может быть, и не стоило ехать в Барселону?

– А это уже тот случай, когда хотелось попробовать свои силы в каком-то новом качестве, в каких-то новых условиях. Хотелось доказать себе самой, что я на что-то способна. Хотелось посмотреть, кто вокруг тебя, каков уровень голосов в мире, как поют коллеги с таким же типом голоса, как они справляются с требованиями музыкального стиля. Пока еще в конкурсах участвует мое поколение певцов, а через два-три года придет новое. Так что принцип «на других посмотреть и себя показать» все еще сохраняет актуальность. Хотя с конкурсами активно у меня и не сложилось, характер у меня – самый что ни на есть конкурсный: на стрессы и адреналиновые нагрузки моя нервная система реагирует спокойно. Но конкурс – это еще ведь и возможность показать присутствующим на нем агентам и импресарио свой репертуар, возможность заинтересовать их, и я всегда непременно гну свою репертуарную линию, заявляя и барочный репертуар, и Россини, и Моцарта.

– Моцарта поете много?

– Сейчас он хорошо ложится на мой голос практически весь, и на него также начинают поступать предложения. В моем репертуаре уже числятся Керубино в «Свадьбе Фигаро», Дорабелла в «Так поступают все», Секст и Анний в «Милосердии Тита». Но голос, как я сказала, постоянно меняется, и поэтому французский репертуар, о чем я тоже уже упомянула, скорее всего, также станем моим.

– О чем конкретно речь?

– О французском лирическом репертуаре: Шарлотта в «Вертере» Массне, Сафо в одноименной опере Гуно и – но это может произойти лишь существенно позже – Далила в «Самсоне и Далиле» Сен-Санса. Вы, наверное, ждете, что я скажу и про «Кармен» Бизе. Но с ней история другая, поучительная. Когда я только пришла в Центр Вишневской, мне было всего 20 лет, и голос мой стремился, естественно, к тому, что я пою сейчас, – к барокко, Россини и Моцарту. Однако там мне предлагали разучивать лишь традиционный репертуар крепкого меццо-сопрано. И чего я только не пела – и Кармен, и даже Эболи! Петь все это в 20 лет было и рано, и небезопасно для голоса, поэтому через год я и ушла оттуда. Технически партия Кармен несложна, но роль требует опыта прожитой жизни, поэтому перегружать неокрепшие связки было ни к чему. Всему свое время: надеюсь, настанет черед и Кармен. А сейчас считаю своими и тройку партий из немецкого репертуара. Гензель в «Гензеле и Гретеле» Хумпердинка стал моей последней работой на Глайндборнском фестивале, а Октавиана в «Кавалере розы» и Композитора в «Ариадне на Наксосе» Рихарда Штрауса лишь только пока разучиваю.

– В «Новой опере» из значимых партий россиниевского амплуа у вас пока только Золушка. На какой «прирост» можно рассчитывать в ближайшее время?

– Надеюсь, что спою, наконец, Розину. В июне приму участие в премьере барочного проекта под названием Dido и до конца сезона подготовлю новую сольную программу.