Столь популярная опера смотрится весьма непривычно на форуме имени Сергея Павловича – «слезливая», «слащавая» история о «даме с камелиями», в особенности в ее омузыкаленном варианте, никогда не привлекала внимания «крестоносца красоты»: он вдохновлялся совсем другими сюжетами, да и вообще итальянская романтическая опера была вне сферы его интересов и как эстета, и как профессионала. Мультикультурный формат фестиваля, в котором переплетается так много всего, логично откликается на имя-бренд знаменитого импресарио, внесшего вклад в развитие разных видов искусств, но Верди не был героем его романа.

В неменьшей степени удивили имена постановщиков, взявшиеся за этот сюжет. Конечно, не самим фактом своего участия в Дягилевском: ни одна крупная художественная акция в Перми сегодня не обходится без Теодора Курентзиса, чья задача, едва ли не главнейшая, – привлечение в свои проекты громких имен с Запада, вплоть до самых-самых громких, поэтому Роберт Уилсон здесь вполне закономерен. Но «ходка» обоих на территорию Верди настораживала. Прежние вердиевские работы Курентзиса не впечатляли, а все последние годы он вспахивал совсем иные поля – Перселла, Моцарта, Малера. Формальный театр Уилсона – метод, хорошо известный и в России (хотя бы по «Мадам Баттерфляй» в Большом, но не только), – представлялся достаточно искусственным для передачи животрепещущих страстей великой мелодрамы. Однако у них был серьезный повод обратиться к «Травиате» – завещание их друга, знаменитого оперного интенданта Жерара Мортье: он готовил этот проект для Королевского театра в Мадриде, но не успел осуществить. После смерти Мортье мадридский «Реал» отказался от проекта, однако идею подхватили Пермь, Линц, Люксембург и Копенгаген, посвятившие постановку памяти Мортье. Кстати, его почтили не только этим: именно на Дягилевском фестивале презентовали русский перевод последней книги мэтра.

Спектакль Уилсона оставляет странное, хотя и сильное впечатление. В рамках той эстетики, что он исповедует, он, конечно, сделан мастерски. Пустое пространство, напоенное необычным свечением, удивительные колористические контрасты, скупые, но выразительные символы-маркеры (огромные кристаллы, ледяные стрелы или кинжалы, пронзающие пустое пространство и пр.), стильные костюмы, необычные пластика и грим артистов. История Виолетты Валери рассказана через погружение в театр марионеток – все участники драмы от главной героини до последнего статиста изображают кукол, китайских болванчиков на шарнирах с характерными схематичными движениями и застывшей мимикой выбеленных лиц. Поют преимущественно на авансцене, выстроившись шеренгой и почти не общаясь друг с другом. Странноватый концерт – комичный и холодный одновременно – напоминает некий эстетских ритуал, в котором искусство в смысле искусственности доведено до максимальной точки кипения.

Из оркестровой ямы тем временем лились живые, трепетные, полнокровные звуки, яркие краски вердиевской партитуры. Курентзис прочитал ее неожиданно лирично, нежно, с сочувствием. Никакого стеба, никакой «игры», никакого отстранения – все предельно искренне, на тончайших, но абсолютно вердиевских динамических нюансах и тембровых градациях, ни в чем не погрешив против ремарок кудесника из Буссето. Столь разный подход к опере, идущий со сцены и из ямы, должен был, видимо, породить некое новое качество в восприятии публикой этого шедевра, контраст должен был не просто обострить, но оголить нерв истории парижской куртизанки. Но, кажется, он породил лишь высокохудожественный диссонанс, надуманный, хотя и любопытный.

Певческая составляющая проекта оставила противоречивое впечатление. Театр подготовил два состава, в котором местные солисты перемешаны с приглашенными – как из других российских театров, так и из-за рубежа. Прима Пермской оперы Надежда Павлова проживает предложенный Уилсоном рисунок роли наиболее убедительно, сумев оказаться выразительной в условиях формального театра, но ее колоратурная техника оставляет желать лучшего, а пиано отдают изрядным сипом. Ее партнеры в вокальном отношении радуют больше, хотя актерски менее интересны: сочный испанский тенор Айрам Эрнандес (Альфред), хотя и частенько напряжен в верхнем регистре, в общем-то, пленяет красотой звука, а маститый греческий баритон Димитрис Тилякос (Жермон), давний участник проектов Курентзиса, благородно ведет холодную линию папаши-морализатора. Второй вечер имел зеркальный расклад: американке Ребекке Нелсен «подпевали» россияне Борис Рудак (Альфред) и Анджей Белецкий (Жермон). Заокеанская Виолетта технически лучше вооружена, ее пиано ласкает слух, колоратуры безупречны, но при этом она весьма слабая актриса. Вокал Рудака катастрофичен (напряженное, крикливое пение), Белецкий стабилен, но скучен.