Шесть произведений представили «Студия новой музыки», Московская хоровая капелла мальчиков, пианисты Алексей Любимов и Михаил Турпанов, скрипач Станислав Малышев, виолончелист Александр Рудин, чтец Андрей Капланов и дирижер Владислав Лаврик. Сенсацией стала московская премьера «Хвалебной песни “Мир”»: сочинение прозвучало во второй раз с момента создания – на наших глазах случилось второе рождение шедевра.

Как и предыдущие московские концерты Уствольской, вечер состоялся по инициативе Алексея Любимова. Во вступительном слове он говорил о том, что музыка Уствольской свободна от каких бы то ни было влияний, не поддается никакому анализу и существует вне любых эпох. Позже Любимов все же уточнил, что Уствольская не прошла мимо российского авангарда 1920-х годов, который ей оказался ближе музыки ее современников. Действительно, лучшие ее сочинения не привязаны к моменту создания, не встраиваются ни в какую традицию и подражать им невозможно. Однако говорить о полной свободе ее творчества от любых влияний едва ли верно – в нем можно найти следы и Шостаковича, и Стравинского, и даже Рахманинова.

Удивительно ли, что через десять лет после смерти композитора дискуссии об этом все горячее? Новый импульс им придали концерт в Рахманиновском зале консерватории и состоявшееся вскоре исполнение Второй симфонии под управлением Владимира Юровского: яростно спорят музыковеды, критики, просто слушатели – будь то споры в соцсетях или в фойе концертных залов. Для одних влияние Шостаковича на Уствольскую – очевидность, для других – чуть ли не личное оскорбление. Одних коробит включение в сочинения Уствольской слов молитвы, другие говорят об их неотделимости от текста нотного. Сам факт и сам высокий градус этих споров свидетельствует о том, насколько творчество Уствольской и современно, и вне времени – примерно так же спорят, например, о героях Достоевского и будут спорить еще через сто лет.

Тем досаднее, что музыка, задевающая слушателей столь глубоко, звучит так редко (предыдущие авторские концерты Уствольской прошли в Москве пять и семь лет назад соответственно) и при пустом на треть зале, притом что уровень исполнения был по преимуществу высочайшим. То, что отдельные сочинения Уствольской в столице играют раза три в год, не чаще, – трагическое недоразумение: да, ее музыка имеет свойство особым образом задевать наши болевые точки, отнимая много сил, и ее едва ли станешь слушать слишком часто – но и не настолько редко. Тем более что у Уствольской есть и такие произведения, идеальные для первого знакомства, как «Большой дуэт» для виолончели и фортепиано, блестяще исполненный Александром Рудиным и Алексеем Любимовым.

Как и большинство опусов Уствольской, он вцепляется в вас с первых же нот, даже если вы не знали его прежде; сразу же очевиден уникальный почерк композитора, который ни с чьим не спутаешь. В то же время дух Шостаковича над «Большим дуэтом» все-таки пролетел, в нем слышно стремление к цельности, классичности формы. Меньше других сочинений Уствольской «Большой дуэт» отмечен отчаянием и ощущением «весь мир идет на меня войной», которым наполнен, например, Октет для двух гобоев, четырех скрипок, фортепиано и литавр, открывший программу. Кстати, вопреки распространенному заблуждению, Шостакович не уходил из зала во время одного из первых исполнений Октета: «Октет на меня произвел столь сильное впечатление, что я не смог себя заставить слушать второе отделение, – писал он Борису Тищенко. – Октет меня вымотал и лишил сил на дальнейшее слушание. Удивительно прекрасная и сильная музыка».

Не менее прекрасная и сильная музыка – «Хвалебная песнь “Мир”» для хора мальчиков, четырех труб, трех ударных и фортепиано на слова С. Давыдова. В апреле 1962 года сочинение впервые исполнялось в Ленинграде под управлением Геннадия Рождественского; искусство маэстро в составлении программ проявилось и здесь – звучали также «Сказка о солдате» Стравинского, «Сотворение мира» Мийо и раритетная Увертюра ор. 42 Прокофьева. В 1974 году партитура вышла в издательстве «Советский композитор», позже Уствольская исключила «Мир» из своего каталога. Почему – легко себе представить: для Уствольской были неприемлемы и марш как жанр, и советский официоз, в отрыве от которого трудно воспринимать рефрен «Мир это жизнь».

Тем не менее Уствольская и здесь абсолютно верна себе: музыка «Хвалебной песни», максимально далекая от того, чтобы ласкать слух, – последнее, что можно себе представить под заголовком «Мир». Когда после нескольких минут вступления, отчаянного и бескомпромиссного, как другие лучшие сочинения Уствольской, хор мальчиков начинает петь слово «Мир», это звучит как издевательство или в лучшем случае злая ирония. «Именно там, где громче всего кричат “Мы за мир!”, зреет новая война», – говорил дирижер Владимир Юровский полтора года назад, закрывая абонемент «Война и мир». Трудно не вспомнить об этом, когда слова «Мир это жизнь, мир это свет для всех людей, для всей земли» поются на самую что ни на есть воинственную музыку.

Трудно не вспомнить и два сочинения, чьи образы близки «Хвалебной песне»: первое – прокофьевская кантата «К 20-летию Октября» (текст-монтаж из сочинений Маркса, Энгельса и Ленина, 1937), музыка которой звучит так жутко, что ни о каком прославлении революции нет и речи. Второе – Камерная симфония для семи духовых, фортепиано и ударных Всеволода Задерацкого (1940): с «Миром» ее роднит не только состав, но и внешняя торжественность, за которой стоит горький сарказм. Как и «Мир», Камерную симфонию Задерацкого играли считаные разы за несколько десятилетий; между тем без этих произведений история нашей музыки неполна и они заслуживают куда более частого исполнения.

На фото Г.Уствольская и Р. де Леу на репетициях Второй симфонии