Современная оперная практика стремительно приближается, если уже не приблизилась, к стандартам шоу-бизнеса, телешоу и прочих визуально-ориентированных развлечений: занимательной должна быть, прежде всего, картинка, а уж что там звучит «за кадром» – эта проблема волнует все меньше и меньше, если не публику (хотя и ее тоже), то уж дельцов от оперы определенно. Следствие этого – изощренные постановки, в которых нужно потратить немало усилий, разглядывая экипировку сцены, и строгие требования к внешнему виду исполнителей. Примадонна по нынешним временам, чтобы иметь право выходить на первые сцены мира (да по правде не только на них – на любые сцены), должна быть молода, красива, стройна, как береза, словом, полностью соответствовать глянцевому стандарту. Какие звуки она при этом источает – дело десятое: кто в этом, в конце концов, по-настоящему разбирается? А вот в глянцевых стандартах сегодня силен практически каждый, ибо растиражированы они повсеместно.

Тем удивительнее обнаруживать на оперных подмостках исключения, не вписывающиеся в навязанные новомодные правила. Одно из них – американская меццо-сопрано Джейми Бартон, в марте дебютировавшая в России в рамках филармонического абонемента «Звезды мировой оперы в Москве». Эта величественная дива статью и корпулентностью напоминает титанов прошлого, причем очень далекого – какую-нибудь Фелию Литвин, о которой директор Императорских театров Теляковский писал: «… голос ее звучал прекрасно, но фигура настоль безобразна, что не может с ней примириться даже снисходительный человек». Подобно Литвин, Бартон трудно назвать красавицей, и ее несоответствие современным представлениям об экстерьере оперной артистки не просто очевидно, но вопиюще, – тем большим напоминанием о славном прошлом вокала прозвучал удивительный голос американки под сводами Зала Чайковского.

Звезда Бартон зажглась совсем недавно: в 2013-м она победила на престижном вокальном состязании в Кардиффе (том самом, что открыл когда-то миру Кариту Маттилу, Дмитрия Хворостовского и Аню Хартерос, а в последние годы – трех певиц с постсоветского пространства: россиянку Екатерину Щербаченко, молдаванку Валентину Нафорницу и белоруску Надежду Кучер). С того момента Бартон стала буквально нарасхват: за прошедшие три года она уже дебютировала на всех главных сценах США (включая Метрополитен), спела на престижных Эдинбургском фестивале и лондонском BBC Proms и получила знаковую для любого американского вокалиста Премию Ричарда Такера. Автору этих строк впервые довелось услышать Бартон в 2014-м в Хьюстоне, где на сцене местной Гранд-опера она исполняла Фрику в первой части вагнеровской тетралогии (которую маэстро Патрик Саммерс тогда только начинал делать – впервые в Техасе), и впечатление было самым позитивным: примадонски царственное драматическое звучание молодой певицы не оставляло сомнения – перед нами талант феноменальный.

Бартон, которая сегодня достаточно много поет Вагнера (имея все основания), для своего московского концерта выбрала совсем иной репертуар: драматические французские арии, патетическое бельканто и романтического Верди. Ее Миньон из одноименной оперы Тома и Дидона из «Троянцев» Берлиоза звучат изысканно и величественно одновременно. Ее Леонора из «Фаворитки», Джейн Сеймур из «Анны Болейн» и Адальжиза из «Нормы» радуют ровностью звуковедения, насыщенностью фразы, богатством обертонов и какой-то скрытой, потаенной страстностью, которая не выплескивается наружу, но только угадывается в этих неординарных героинях, и в этом проявляется тонкое следование стилистике исполняемой музыки. Эмоции вырываются, словно лава из жерла вулкана, и опаляют публику в финальной Эболи из вердиевского «Дон Карлоса»: хитовая ария O, don fatale звучит не просто страстно, но экзальтированно, с максимально возможной отдачей.

Инструмент американки – золотое меццо огромного диапазона: ему подвластны и низкие, почти контральтовые партии, и репертуар драматического сопрано, эксплуатирующие в равной степени середину (которая должна быть звучной, пробивной) и верхний регистр. На московском концерте Бартон не пускалась в эксперименты, пела сугубо меццовый репертуар, но свободно взятые (и неоднократно) экстремальные верха говорили о том, что их штурм большого труда для певицы не составляет. Массивный, сочный голос тем не менее обладает хорошей подвижностью, позволяющей тонко и точно выпевать сложные украшения. Но и, конечно, главная ценность – это беспредельной красоты тембр: густой и одновременно прозрачный, терпкий, как хорошее вино, и яркий, как сияние солнца.

Оркестр Московской филармонии под управлением британца Дэвида Перри деликатно аккомпанировал гостье: впрочем, заглушить такой голос – еще надо постараться. В самостоятельной оркестровой программе прозвучали «Римский карнавал» Берлиоза (известный как вторая увертюра к его опере «Бенвенуто Челлини»), увертюры к «Фаворитке» и «Болейн», а также нечасто звучащая балетная музыка из «Дон Карлоса» («Бал королевы»): все оркестровые антракты отличало качество исполнения, поддержавшее высокий тонус концерта.