«Дон Кихот» стал в репертуаре Мариинского театра третьим оперным доном после «Дон Жуана» и «Дон Карлоса». Не говоря о том, что прежде чем купить билет на «Дон Кихота», отныне нужно будет обязательно уточнить – на оперу вы идете или на балет. Похожая ситуация сложилась недавно и со «Сном в летнюю ночь», поскольку вслед за премьерой оперы Бриттена появился еще и одноименный балет Баланчина. И это прекрасно. «Дон Кихот» Массне – великолепное приобретение театра не только потому, что за последние лет двадцать пять она стала в репертуаре Мариинского первой оперой автора «Манон», «Вертера», «Клеопатры», «Сафо», «Золушки» и еще более десятка названий. Эта опера ценна для современного слушателя как духовное завещание композитора, который написал ее за два года до смерти.

«Дон Кихот» бесценен для Мариинского театра еще и потому, что был написан Массне специально для гениального русского баса Федора Шаляпина. Мировая премьера оперы с участием великого певца, как известно, состоялась в 1910 году в Монте-Карло. В Петрограде в Мариинском театре опера тоже была поставлена, хоть и спустя девять лет после мировой премьеры, причем поставлена самим Федором Шаляпиным, который занимал здесь с 1918 по 1921 годы пост художественного руководителя. За дирижерским пультом стоял Александр Хессин. Как свидетельствует архив театра, прошло всего четыре спектакля. В своих воспоминаниях Федор Иванович при этом ни слова не говорит об этом эпизоде своей жизни, как если бы он был связан с чем-то недостойным упоминания. Можно лишь предположить, что в стране победивших большевиков с их диковатыми законами и условиями Шаляпин счел этот опыт далеко не самым лучшим в своей биографии, а потому решил не держать его в памяти. Зато истории знакомства с Массне, который предложил ему исполнить заглавную партию в своей новой опере, певец уделяет несколько страниц в «Страницах из моей жизни». В них обращает на себя внимание, главным образом, реакция Шаляпина не столько на предложение знаменитого композитора («Я был потрясен. То, что Массне избрал на роль бессмертного героя Сервантеса меня, эдакого большого сибирского медведя, было для меня великой честью. Словом, я был необычайно взволнован»), сколько на услышанную музыку, которую Массне представил ему через два года после сделанного предложения. «Массне показал мне свежие гранки партитуры, которые он в это время правил. Ему только что их принесли из типографии, и они пахли типографской краской. Потом он сел за рояль и начал играть. Музыка глубоко захватила меня с первых тактов. Вскоре на глазах моих навернулись слезы, а когда он дошел до последнего акта, я уже не мог сдержать рыдания. Массне на минуту прекратил играть, посмотрел на меня и воскликнул: “Шаляпин! Прошу вас, пожалуйста! Успокойтесь! Возьмите себя в руки и дайте мне закончить! Дождитесь конца, а потом рыдайте, сколько хотите!” Я крепился изо всех сил, еле сдерживая душившие меня рыдания, но когда он сыграл последние аккорды оперы, я извинился и вышел в другую комнату, где никого не было, чтобы никому не причинять беспокойства и самому прийти в себя. Постепенно я успокоился. Когда же я вновь вернулся к ним, я все еще находился во власти этого трогательного, чарующего, прекрасного и бессмертного произведения, исполненного самим Массне в его собственном святилище, и долго не мог спокойно говорить. Порой, когда чувства переполняют твое сердце, один простой жест, пожатие руки, объятие значит гораздо больше, чем самая изысканная речь. Вот и тогда мое сердце было настолько переполнено чувствами, что я не мог ничего говорить. “Maitre, – сказал я срывающимся от волнения голосом, – позвольте мне обнять вас!” Массне все понял. Конечно, я мог бы назвать много композиторов, создавших более глубокую музыку, чем Жюль Массне, но все же должен признать, что не помню случая, когда бы меня так взволновала музыка, как в тот день, когда он впервые мне исполнил партитуру своей оперы».

Любопытно было бы спросить у итальянского баса Ферруччо Фурланетто, которому в Мариинском театре пришлось играть роль не только Дон Кихота, но, кажется, и Шаляпина XXI века, о том, какие чувства он испытал при первом знакомстве с музыкой этой оперы. Шаляпин неслучайно разрыдался, слушая музыку, которую ему предстояло исполнить: слезы были записаны в нотах партитуры, и гениальному интерпретатору оставалось лишь дать им зазвучать в полный голос. Разговоры о слезах оставались бы красивыми словами, подкрепляющими легенду о выдающихся драматических способностях русского баса, его даре глубокого перевоплощения, если бы не слезы, которые в наше время вызывает у слушателей Ферруччо Фурланетто во время своих выступлений в этой партии. Возможно, дар вызывать слезы – удел великих артистов. Итальянец называет партию Дон Кихота одной из самых любимых наряду с Филиппом II в «Дон Карлосе» Верди и Борисом Годуновым в одноименной опере Мусоргского. «Дон Кихот воплощает в себе черты идеального человека, исполненного поэзии, любви к другим, к тому, что его окружает, к природе, - это триумф гуманизма. Исполнять партию этого героя на протяжении трех часов – большое удовольствие».

Симптоматично, что среди русских басов сегодня не нашлось того, кто смог бы если не так же, как Шаляпин, то хотя бы немного приблизиться к подобной степени интонационного перевоплощения, – время безвозвратно ушло. Кроме Фурланетто (который, разумеется, не сможет исполнять здесь эту партию так часто, как бы этого хотелось) партию хитроумного идальго к премьере готовили несколько солистов Мариинского театра. Среди них Михаил Колелишвили, Илья Банник, Аскар Абдразаков, каждый из которых в силу своего профессионализма, разумеется, будет выстраивать собственный образ героя. В конце концов - появилось предложение, значит, вероятно, появится и спрос, и мы еще услышим русского баса, которому, правда, придется преодолевать вдвойне высокую планку, отталкиваясь от образцов, явленных не только Шаляпиным, но и усовершенствованным Фурланетто.

Что до слез, вызываемых в особенности финальной сценой смерти рыцаря печального образа, то у Янниса Кокоса, режиссера новой версии оперы «Дон Кихот», есть более трезвая точка зрения на то, что все французские оперы таковы по природе жанра. «Говоря о «Дон Кихоте», важно помнить, что она написана под конец жизни композитора, когда он был болен, поэтому присутствие идеи смерти в опере очень сильно чувствуется. Начиная с III акта, в опере проявляются христианские образы, напоминая о крестном пути Христа на Голгофу. Хотя мне кажется, что Массне рассматривал духовное восхождение в более широком смысле», – считает Яннис Коккос. Но когда оруженосец-толстячок Санчо, открывая V действие, обращается со слезами на глазах к своему умирающему рыцарю со словами: «О, мой учитель, о мой дорогой! Пусть твоя душа в сиянии грез поднимется к небесам, подальше от лжи, и пусть твое нежное сердце парит в лучах света там, где упования становятся реальностью!» – кажется, должно смягчиться сердце самого жестокосердого слушателя. Мягкие, излучающие нежный приглушенный свет гармонии, примиряющие с неизбежностью ухода, льются, как слезы. «Да! Я был первым среди тех, кто сеял добро! Я стоял на страже добра, я вел благую войну!/…/Не плачь, Санчо, мой добрый, мой толстый Санчо!» - завершает свою земную жизнь Дон Кихот.

Трудно сказать с полной определенностью, повезло ли Мариинскому театру с выбором этого режиссера, поскольку всегда возникает соблазн думать, что могло быть если не лучше, то по-другому. К слову, изначально в Мариинском театре эту оперу еще в 2010 году должен был ставить итальянский режиссер Пьеро Фаджиони, о постановке «Дон Кихота» которого Ферруччо Фурланетто сказал, что «это очень красивый спектакль, может быть, самый красивый из тех постановок этой оперы, которые я видел». Но что-то не срослось на уровне переговоров, по одной из версий - цена вопроса оказалась слишком высокой и от услуг Фаджиони в Мариинском были вынуждены отказаться. Кандидатуру Янниса Коккоса Валерию Гергиеву порекомендовал сам Фурланетто, неоднократно с ним сотрудничавший. Если все же без сослагательного наклонения, то с постановкой Коккоса, которую он осуществил с помощью международной команды, выступив также в роли художника-постановщика и художника по костюмам (вместе с Паолой Мариани), Мариинский театр получил деликатно-символическое сценическое прочтение шедевра Массне.

В наше время маркирования спектаклей возрастными ограничениями на афишу «Дон Кихота» можно смело ставить обозначение «0+». Спектакль получился для семейного просмотра, на котором детям разных возрастов можно будет безболезненно демонстрировать, что к чему. Вот Дон Кихот на своем тощем Росинанте, вот его Санчо Панса на ослике. Вот появляется в красном пестром платье Дульсинея, чтобы пленять собой бедного Дон Кихота. Все одеты вполне литературно. В центре, чуть сдвинутая влево, лежит гигантская раскрытая книга – цитадель Дон Кихота. Вот неспешно дефилирует карнавальная толпа в масках, отсылающих к картинам Гойи. Режиссер никуда не торопится – он, как и главный герой, мыслит категориями Вечности. «Как сценограф я представляю историю как путешествие без движения в едином пространстве, как вариации сна», – рассказал о своей постановочной концепции режиссер. Сна на сцене было действительно немало благодаря приятному приглушенному свету (художник по свету – Михаэль Бауэр), эффектно подававшему мирное сияние луны. В спектакле нет взрывных мизансцен – все течет так, как процесс чтения книги на ночь. Но тем и хорош Коккос, что при всем ощущении неторопливости он дал зрителю пищу для глаз в виде фактурных декораций, являвших вполне театральное зрелище, какое нечасто встретишь на оперной сцене времен экономического кризиса. Комфортно чувствовали себя в таких условиях артисты, которые, к слову, признавались, как гармонично им работалось с режиссером на репетициях.

Валерий Гергиев испытывал немалое удовольствие, перелистывая страницу за страницей яркого оперного романа (либретто создано Анри Кэном по пьесе Жака Ле Лоррена «Рыцарь Печального образа» и роману Мигеля Сервантеса «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский»). Возможно, режиссер умышленно уступил более красочную палитру дирижеру, оставив себе сдержанную, но выразительную гамму ночных тембров. На сцене движения было намного меньше, чем в оркестре, и это не могло не огорчать искушенного зрителя, читавшего не только «Дон Кихота», но и о Дон Кихоте много всего интересного. Спектаклю не хватило остроты и специй – слишком пломбирный он получился. Правда, это тот случай, когда можно было без раздражения плохими декорациями слушать хорошее выразительное пение. На премьере можно было наслаждаться и испанисто-карменскими манерами Дульсинеи в исполнении незаменимой Анны Кикнадзе, так подходящей для этой героини, и не по годам зрелым и осмысленным артистичным вокалом Андрея Серова в партии Санчо Пансы, действовавшим подобно вечному двигателю. Но все внимание было обращено, безусловно, на Фурланетто, не упускавшего из виду ни единой ноты, вылеплявшего из интонаций скульптурный облик своего любимого героя – чудака-интеллигента, осознавшего суету сует, томление духа, узнавшего цену скорбям и радостям мира.