В Таллинской опере традиционное пытаются сочетать с модернизмом разной степени смелости. В «Аиде» переборщили: пригласив постановочную пару в лице молодого немецкого режиссера Тобиаса Кратцера и художника Райнера Зельмайера, получили дерзких и, судя по всему, не слишком рефлексирующих ниспровергателей традиции. По словам знатоков, им лучше удается вступать в полемику с немецкой традицией. Здесь же пришлось столкнуться с «великой итальянской стеной» в лице монументальной «Аиды». В итоге от монументализма ее большого стиля не осталось и следа.

Постановщикам таллинской «Аиды» очень повезло с деликатной эстонской публикой, которая не только не забукала, но еще и встретила премьеру шквалом (правда, с небольшой скидкой на национальную прохладность) аплодисментов. Впрочем, эта постановка при всей нелепости большинства мизансцен иногда вдруг наталкивала на не самые мелкие мысли, содержащиеся в шедевре Верди.

Главный акцент поставили на антивоенном пафосе оперы, на бессмысленности и абсурдности человеческих и военных конфликтов. Началось все с бессонной ночи Радамеса, пытавшегося заснуть в скромном гостиничном номере. Ему докучали мошки, он проснулся, сделал зарядку, вдруг его одолело жуткое видение в виде слона. Сон все же взял свое. Все остальное, возможно, и осталось для него между явью и сном. Под утро зашла уборщица, оказавшаяся Аидой, у них вспыхнул роман. Амнерис, как бы «дочь фараона», появилась в каком-то нелепом летнем сарафане, застав пару за поцелуем, но почему-то продолжив сомневаться, что у Аиды с Радамесом – любовь. Затем в этот тесный гостиничный номер вломился царь Египта с царицей (придуманный персонаж, которого нет у Верди, частично заменивший вокальные реплики жрицы), и она стала чуть ли не главной подстрекательницей, а также верховный жрец Рамфис в брючном костюме с бородой и крестом. Тут же примчался израненный вестник с горячими вестями с полей сражений. Он начал высыпать песок пустыни, дав понять, что война ничего другого, кроме утекающего сквозь пальцы песка, не приносит. Ближе к финалу вся сцена покрылась толстым слоем песка – емкого и очень выразительного символа, привлекательного визуально, но небезопасного для дыхания вокалистов. Одна из исполнительниц заглавной партии даже не смогла спеть премьеру из-за «пескобоязни».

В образе Радамеса и Аиды режиссеры несколько прямолинейно показали противостояние чистых сердцем представителей народа и обалдевшей от порочных удовольствий правительственной верхушки. Радамес здесь отнюдь не фанат войны, а потому принял известие со скорбным лицом. Разгулом режиссерской фантазии стала сцена вечеринки по поводу успешных боев. Все ту же комнату в отеле украсили яркими шарами в форме двух начальных слов первой арии Аиды – Ritorna vincitor («Вернись победителем»). На вечеринку явилась свора «придворных» в маскарадных костюмах египетских принцев и принцесс, а также мумий, фараонов и даже слонов. Здесь зрителям показали издевательства над Аидой, которую вымазали морилкой, заставив обмахивать пальмовой ветвью взбалмошную Амнерис. Чуть раньше над бедной Аидой совершил акт насилия сам верховный жрец. В разгар веселья ворвался отчаянный Радамес-победитель, раздраженно кинув в глаза веселящимся горсть песка, высыпав его из своего рюкзака. Несмотря на всю абсурдность происходящего, этот мотив пустой, безумной в своих кровожадных желаниях праздной толпы, пляшущей на костях, прозвучал очень пронзительно и страшно актуально.

Суета и мелкота движений в массовых и ансамблевых сценах зашкаливали, иногда напоминая работу стиральной машины. Поводом для критики стала мизансцена суда над Радамесом, начавшаяся с Амнерис, словно выброшенной на авансцену, и с тушей слона за суперзанавесом, вероятно, символизировавшей убитую надежду. Ну и под занавес зрителя надо было добить тем, что Аида предложила Радамесу, так же, как и она, погребенному заживо, выпить какие-то таблеточки, которые чуть позже обнаружила отчаявшаяся Амнерис.

Раздражение от увиденного было настолько велико, что старания и оркестра под управлением Вельо Пяхна, и солистов казались потугами пробить слой бессмысленности. Исполнительнице титульной партии сопрано Хейли Вескус пришлось несладко. Певица едва дотянула до финала, но какой бы ни была ее усталость, казалось, что голоса ее маловато для этой партии, требующей объема и силы. Виновник ревности – Радамес держался стойко в исполнении грузинского тенора Георга Ониани. Героиней вечера оставалась гордая Амнерис в исполнении голосистой польской меццо-сопрано – стройной Агнешки Рехлис, дававшей меломанам возможность насладиться своим вокалом как кислородной маской в тяжелом, тесном, безвоздушном пространстве.