– Пожалуйста, прослушайте правила безопасности и поведения в нашем театре...

Оптимистичное начало спектакля, не так ли? Тех, кто не хочет участвовать «интерактивно», отводят на балкон, там можно быть зрителем в традиционном смысле этого слова. Тех же, кто не испугался вступительного приветствия, темного коридора, неосвещенной лестницы и мигающих налобных фонарей сотворительниц мира, отводят в клетку. В зале полумрак. Наверху с ноутбуками колдуют звукорежиссеры, в числе которых композитор Николай Хруст. Внизу – небольшой ансамбль музыкантов: контрабас, рояль, флейта, гобой и, возможно, другие инструменты, только в полумраке и не разберешь. Тут же и происходит мистерия. Если смотреть сверху, то все видно и перемещения зрителей гармонично вписываются в общую сценографию. Если же выбрать роль участника действа, совершенно неясно, на чем следует сосредоточить свое внимание: на девушках в белых платьях-передниках, шумящих крышечками от кастрюль и катающих металлические сферические конструкции вокруг зрительской клетки? На музыкантах, притаившихся в полумраке? На композиторе и звукорежиссерах, которые в какой-то момент подсвечиваются софитами? На белых висящих простынях, где при помощи проектора из бессвязных бликов проступает изображение водной глади? С этого эпизода «вселенской жажды» (так его охарактеризовала режиссер Наталья Анастасьева) представление начинает развиваться в одном месте и перестает происходить везде и вокруг. Зрители садятся за стол (или перед столом, или на подушки, если на лавки уже сели другие), за которым только что происходило странное действо, окончившиеся значительным и пафосным ударом топора об стол, и наблюдают за видеопроекцией. В центре стоит пустая клетка. Нелепая и странная.

Из красивого: оркестровые колокола, собранные в противотанковые ежи (у автора этих строк не возникло милитаристских ассоциаций, но по задумке художницы Анны Колейчук они присутствовали). Четыре сотворительницы-демиурга: одна играет на колоколе, три при помощи микрофонов продлевают звук. Пятая танцует в кольце висящих холстов с проекцией звуковых волн. Металлические сферы, маленькие и одна большая, которая оказывается задействованной лишь в конце.

Из непонятного: мы идем по коридору. Нас много, поэтому образуется очередь. Одна из исполнительниц застыла, прижавшись к стене. Очень хочется ее потрогать – во-первых, любопытно, что за материал для костюмов, во-вторых, интересно, какая последует реакция? Некоторое время сложно выбрать: остаться ли в зале, где на холстах – красивый видеоряд, или же пойти вперед? И если музыка некоторым образом с видеорядом коррелирует, то передвижения публики никак с ней не связаны.

В музыкальном оформлении Николая Хруста органично сосуществуют и тембры «живых» инструментов, и звуки, исполненные актерами (как специально, так и непроизвольно), и разнообразные шумы самого театра, собранные и обработанные композитором и воспроизводимые динамиками. Наверное, это аmbient в его исходном понимании (сразу вспомнилось, как Брайан Ино ездил по аэропортам и записывал различные шумы для своего альбома &laquoAmbient 1», благодаря которому это слово и вошло в обиход). Среди различных звуков особо выделяется жизнерадостный смех – так смеются дети, еще не умеющие говорить. Обращает на себя внимание откровенно женское, материнское, иньское начало мистерии. Мир, созидаемый женщинами, по большей части светлый (восхитительная работа со светом Анны Колейчук) и безмятежный, рождаемый безо всяких подвигов и сопутствующего им пафоса. В то же время нет ощущения предопределенности, предзаданности результата и целеустремленности со стороны создательниц. Как оказалось, сотворение мира – абсолютно естественный процесс, отчасти даже будничный.

Фото Варвары Леднёвой