Эльдорадо периода застоя

В консерваторском киоске купила сборник «Николай Корндорф. Материалы. Статьи. Воспоминания». И кое в чем он показался неполным. Мне довелось быть свидетелем периода, названного музыковедами «доконсерваторским», когда Коля еще не был тем непреклонным преподавателем консерватории, от которого плакали девчонки и которого мальчишки прозвали Коридоровым (было нестерпимо обидно случайно услышать от них это его прозвище).

В застойные годы, когда постепенно становилось нельзя и то, и это, и пятое, и десятое, студентам все же позволялось немножечко больше, чем другим, – хотя бы на сцене. Они были гласом народа, эдакими скоморохами. Вспомнить только старый КВН! А студенческая самодеятельность МГУ на правительственных концертах была в порядке вещей и дала бы фору многим нынешним «профессионалам».

Среди студенческих домов культуры гремел ДК гуманитарных факультетов МГУ на ул. Герцена, д. 1. Ныне туда вернулась церковь Святой Татианы. А в 60-70-е это была наша отдушина: рассадник свободомыслия, клуб интеллектуалов и… кузница талантов.

Часов с пяти и до глубокой ночи здесь шли свои занятия. Работал знаменитый Студенческий театр (откуда Быков, Саввина, Демидова, Захаров, Виктюк), изостудия, вокальный и балетный классы, литературная студия Игоря Волгина, фортепианный класс У.М. Дубовой-Сергеевой (ученицы Блуменфельда, Николаева и Нейгауза), студия художественного слова Е. Благиной, камерный оркестр Мунблита, эстрадный – Анатолия Кремера.

Беспокойный дом

Но самым звездным коллективом была эстрадная студия «Наш дом» под руководством Марка Розовского, основанная еще в 1958 году.

Эти всем давали прикурить: они являлись к десяти вечера, и в коридоре начиналась такая, как бы сейчас сказали, движуха! Они орали, пели, топали, дико курили – хорошо, что к этому времени большинство коллективов уже сворачивало свои не столь громкие занятия.

Для справки: из «Нашего дома» вышли Семен Фарада, Геннадий Хазанов, Людмила Петрушевская, Владимир Точилин (педагог Ефима Шифрина), Михаил Филиппов, Александр Филиппенко. Для студии писали Курляндский, Хайт, Славкин, Горин, Арканов. Филиппенко рассказывает о ней так: «Пластический рисунок роли осуществлял Илья Рутберг, этакий Жан-Луи Барро. Эстетская сторона, нечто таировское – это Алик Аксельрод (один из создателей КВНа. – Н.З.). Брехтовско-мейерхольдовская, площадная линия – это Марк Розовский».

Попасть на спектакли было невозможно. Официально вроде бы следуя традициям «Синей блузы», артисты, разыгрывая невинные сценки, задевали темы, которые не позволялось выпускать на поверхность всеуслышанья!

Постепенно от миниатюр ЭСТ перешел к классике высочайшего класса: такими были «Вечер советской сатиры» (включая Платонова!), «Вечер русской сатиры» (с Гоголем, Салтыковым-Щедриным и блистательным «Сном Попова» А.К. Толстого) и «Сказание про царя Макса Емельяна» по С. Кирсанову. В последнем в одной из сцен выходила Фемида с завязанными глазами (А. Филиппенко). Ей говорили: «Фима, осторожно, здесь ступенька!», – а в ответ звучало: «Я вижу!».

Вот куда осенью 1965 года угодил Коля Корндорф, студент последнего курса степенной Мерзляковки, находившейся в четверти часа ходьбы от ДК.

Привел Колю его однокашник Максим Дунаевский, который уже некоторое время работал здесь.

И в «Нашем доме» стало целых два музыкальных руководителя. Да еще таких разных, что большие противоположности трудно себе представить. Они потом и разошлись по совершенно разным дорожкам. Максим стал неоспоримым корифеем по части мюзиклов, Коля целиком погрузился в свою серьезность, принципиально ни в чем не потакая слушателю.

А тогда оба сочиняли музыку для поющих и танцующих участников ЭСТа. Коля даже ввел понятие «сольфеджио» и упорно занимался им с участниками.

Поначалу они хихикали. Никогда не забуду, как Фарада на мой вопрос: «Кто это у вас новенький, вон тот парень?», – ответил с интонациями, от которых можно было угореть со смеху:

– А это наш новый начальник музыки. Мы с ним изучаем сольфэээджио! – покрутил он растопыренной рукой в воздухе. – Вы там, в своем фортепианном классе у Ун-н-н-дины Михалны, небось, знаете, что это такое…

Что точно умели оба, и Коля, и Макс, так это подхватывать настроение Розовского, когда он начинал напевать будущий зонг. Присутствовавший при этом музыкальный руководитель сейчас же дотягивал, высвечивал тему, искал к ней гармоническое сопровождение и ритмичный аккомпанемент. Элементарный, конечно, часто на основе ритма на 4/4: четверть (бас) – восьмушка с точкой и шестнадцатая (в правой): «Полдюжины булавок я вам преподношу…»

В том же ритме Александр Карпов, ныне артист Театра «У Никитских ворот», изумительно пел зонг на слова Огдэна Нэша: «Как люди обучаются лгать правдиво? Пусть кто-нибудь мне объяснит это диво? Наверно, человек всю жизнь страдать будет и мучиться. Если он правдиво лгать не научится. Слова нам даны, чтоб скрывать наши мысли…» – вся эстрадная студия была в этом! Можно сколько угодно называть это фигами в кармане, но для фиг уже не хватало никаких карманов.

Колю в студии держали за «младшенького», смотрели на него с любовью и нежностью. И, конечно, с уважением: его строгость и придирчивость, переходящие в нетерпимость, не давали поводов для откровенных шуток в лицо.

Мне Коля запомнился уже тем, как он шел по коридору с потолком, образуемым катакомбными арками: уверенно переставляя огромные длинные ноги и всем своим видом напоминая Маяковского – и решительностью, и даже густой шевелюрой, которую он пятерней закидывал назад.

Выручала его рафинированная интеллигентность. Его отец, Сергей Фердинандович Корндорф, работал в сфере электроники, а мать – у нас в Научной библиотеке МГУ на Моховой. Вероятно, одной из причин, почему он пришел работать в ЭСТ, было то, что ему удалось посмотреть талантливые спектакли студии: сотрудникам МГУ попасть на них было все же проще.

Жили Корндорфы в коммунальной квартире у Никитских ворот, рядом с ТАССом. И ночью, когда в ЭСТе заканчивались репетиции и многие ловили такси, он преспокойно возвращался домой пешком.

Коля никогда не был комсомольцем. Сейчас почти невозможно себе представить, какие невероятные трудности ждали его из-за этого на карьерном пути.

Не горит ли ваше имущество?

Больше всего я люблю Колины хоры на слова «Записных книжек» Ильи Ильфа, которые исполнялись в спектакле «Вечер советской сатиры». Они до сих пор у меня в пальцах, так как доводилось играть на подхвате.

Артисты строились небольшим классическим хором в два ряда и на несколько голосов (!) пели уморительные театрализованные миниатюры.

Одна скупая строчка Ильфа распевалась на разные лады, что придавало ей своеобразную драматургию.

Или, например, шесть слов: «Наконец-то….» – и все подхватывали многократно «наконец-то… наконец-то… наконец-то…». Слившись в какой-то момент в единой ноте, артисты с максимальным воодушевлением и серьезностью, с раскатом на септиму пропевали: «Кака-а-а-шкин…» – зрители уже лежали от хохота – «…меняет фами-и-илию…» – пауза – «на…» – пауза – очень торжественно, в конце взлетая на кварту: «Любимов!!!».

Вдруг характер миниатюры менялся: «Так вы мне звякните, звякните?» – тоненько выводили девчонки. «Обязательно звякну!» – отвечали мужики. «Так, значит, звякните, звякните?» – «Звякну, звякну непременно!»… «Я тебе звякну, старый идиот, – это, видимо, влезал папаша. – Так звякну, что своих не узнаешь!»

Одна презабавнейшая вещица (всего десять слов: «Не горит ли ваше имущество, пока вы сидите здесь, в театре?»), такая «заикающаяся» миниатюрка, которая из-за этого длилась довольно долго, была написана на пять четвертей, а это все-таки сложновато, особенно для технарей, хоть и изучавших сольфеджио. Но артисты ЭСТа были выдрессированы Колей идеально! Даже те, у кого не было совсем никакого слуха.

Битва с «Комсомолкой»

Когда Коля окончил консерваторию, а я – МГУ, мы потерялись из виду.

И вновь встретились в начале 80-х в Союзе композиторов. Он был председателем Творческого объединения молодых композиторов Москвы. Эти так называемые молодежные секции образовались при многих творческих союзах, и жизнь в них била ключом.

Коля вел прослушивания и обсуждения. Он был уже с бородкой и иногда, произнося свои проповеди, смахивал на какого-то апостола.

Музыка в Малом зале Союза композиторов тогда звучала очень интересная: новые сочинения Миши Ермолаева, Ефрема Подгайца, Татьяны Сергеевой, Виктора Екимовского, Андрея Головина, Александра Раскатова, Елены Коншиной, Сергея Жукова, Мераба Гагнидзе, Екатерины Кожевниковой, Сергея Беринского, Владимира Рябова, Владимира Довганя, Михаила Броннера, а потом и Владимира Тарнопольского. В спину старшему поколению мощно дышало молодое – более образованное, незашоренное.

Отсидев на этих заседаниях года полтора, я предложила «Комсомольской правде» музыкальный обзор. Перед сдачей показала Коле. Мы тогда встретились с ним в Доме культуры, куда еще не вселилась церковь, но уже и не было эстрадной студии «Наш дом», в 1969 году закрытой, наконец, на радость парткому МГУ по политическим мотивам.

Прочитав, Коля, постукивая карандашом по моему машинописному тексту, сказал:

– Да, все нормально. Только в «Комсомолке» это не напечатают.

Я, конечно, только посмеялась. А зря.

Заведующий отделом культуры «Комсомольской правды» Виктор Липатов сдал мой обзор в типографию. Но на следующий день, протянув гранки, сообщил:

– Придется визировать у Хренникова.

Я подумала, что он тронулся умом.

– Да я же слышала эти сочинения собственными ушами, выбрала лучшее!

Человек редкой интеллигентности, Липатов поежился и, умирая от неудобства передо мной, тихо добавил:

– Распоряжение главного.

Удивительно, но оказалось, что Тихон Николаевич, председатель Союза композиторов СССР, не только косо взирал на Творческое объединение молодых композиторов, но и просто побаивался Колю Корндорфа, который славился умом, талантом, строгостью, бескомпромиссностью.

Вычислив момент, я заловила Хренникова на его творческом вечере в БЗК, в директорской ложе. В двух словах объяснив суть дела, всучила гранки.

– А статью к моему 70-летию в «Комсомолку» напишешь? – вдруг спросил он.

Я согласно закивала на нервной почве. Композитор хороший, что ж не написать. Так, продавшись с потрохами, я купила право публикации своего материала.

Потом мы с Колей уже не виделись. Я только слышала, что в 1990 году он вошел в инициативную группу возрождения Ассоциации современной музыки (АСМ-2). А в 1991-м, никому ничего не сказав, резко эмигрировал в Канаду.

Тогда, в начале 90-х, по словам Юрия Холопова, «уехала целая культура». Моим розовым мечтам о том, что мое поколение композиторов будет самым сильным за всю историю русской музыки, не суждено было сбыться. Напротив, его даже назвали потерянным.

На фото артисты студии «Наш дом» у памятника Ломоносову.

В верхнем ряду третий слева Н. Корндорф