Когда речь идет о русской классической опере, то современный музыкальный театр давно уже воспринимается как поле ожесточенной битвы с традициями, победу в которой, как правило, всегда одерживает режиссер. Относительно свежий пример такого подхода – «Евгений Онегин» Михайловского театра в постановке А. Жолдака, совсем недавно отмеченный «Золотой маской», что, впрочем, при известных приоритетах этого института, неожиданностью не стало. Путь, избранный командой Д. Каэги, – совсем иной. Ни сам режиссер, ни его помощник Геральд Штольвицер, ни сценограф и художник по костюмам Дирк Хофакер, ни художник по свету Томас Мэркер задачу вступить в непримиримый бой с традициями вовсе не ставят.

Заложенная в либретто и музыке вечная история любви и, конечно же, ее неизбежных мук помещается в атмосферу 50-70-х годов прошлого века. Эта эпоха при всей ее противоречивости и политической ангажированности, когда провозглашалось одно, а на деле происходило другое, морально-нравственные устои нашего общества были в гораздо большем почете, чем сегодня. И этот аспект, несмотря на чисто западную режиссерскую ментальность, проступает в постановке весьма отчетливо. Она во многом наивна, отчасти иллюстративно мила, а в деталях костюма и сценографии иногда даже гипертрофированно иронична, но в ней нет ни «клюквенности», ни какого-либо эпатажа. Новая работа несет в себе позитив доброжелательности, уважительности к «русскости», поэтому спектакль легко располагает к доверию.

Из всего моря современных постановок «Евгения Онегина», которые мне довелось увидеть вживую, эта без преувеличения первая, которую смотреть было на редкость интересно и увлекательно. Рассказывая привычную историю весьма непривычным постановочным языком, Д. Каэги очень ловко выстраивает не лирические, а скорее, драматические сцены. Как известно, в опере их семь, и я впервые наблюдаю, что картина бала в доме Лариных и сцена дуэли Онегина и Ленского разделены антрактом – единственным за весь спектакль. Но в том «ноктюрне жизни», которым, в сущности, эта весьма любопытная постановка и предстает, подобное разделение оправданно.

Первые пять картин разворачиваются на живописнейшем пленэре, и в четырех картинах до антракта на смену идиллии света каждый раз приходит тревога ночи. Парадная экспликация главных героев и сельский праздник урожая в стиле пырьевской эстетики народного счастья сменяются ночным письмом Татьяны к Онегину, и пишет она его «под звездами». За «светлой» отповедью Татьяны Онегиным сцена роковой ссоры Онегина и Ленского происходит на балу у Лариных также под покровом ночи, и обыграна она пронзительно ярко и захватывающе реалистично. Антракт перед продолжением «ноктюрна» в сцене дуэли дает зрителю необходимую передышку, ведь поставлена эта сцена в мистически черной эстетике хичкоковского саспенса, и пережим драматизма в де-факто складывающихся у режиссера драматических сценах был бы излишним.

Последним картинам – балу в Петербурге и заключительному дуэту – отдана авансцена перед зеркальным суперзанавесом, способным менять степень своей проницаемости от полного отражения, когда в нем виден весь зал, до полной или частичной прозрачности. Дается полный свет, и бал выносится в партер, а Онегин и Гремин поют свои номера в ложе у ямы. Онегин и Татьяна в финале – «новые русские» в роскошных модных нарядах. Их бурная сцена – отражение в зеркале судьбы, борьба жизненной реальности с ее оборотной стороной, «блеска увеселительных огней» с «ноктюрном призрачного миража», однако в итоге безжалостный «ноктюрн жизни» поглощает обоих.

Постановка с самого начала мастерски «замкнута на музыку». Оркестр под управлением чуткого дирижера-постановщика Владислава Карклина просто великолепен. Его трактовка полна лирики и драматизма, чувственности и нежности, тонких психологических нюансов и благородства академического звучания. Интерпретация ансамблевых и хоровых страниц – еще одна впечатляющая удача спектакля (хормейстер-постановщик – Эльвира Гайфуллина), однако восхитительная пятерка исполнителей главных партий заслуживает особого пиетета.

Лишь трое в этой пятерке – штатные солисты. Ильгам Валиев (Ленский), обладатель исключительно красивого и благородного тенора lirico spinto, производит впечатление не только красотой своей вокальной линии, но и невероятным драматизмом прочтения этого традиционно романтического образа. В партии Ольги весьма органична и естественна Надежда Бабинцева, а последний в этой тройке, но не последний по значимости - Олег Бударацкий (Гремин) являет собой редкий в наше время пример музыкально-вдумчивого баса-кантанте. В партии Татьяны занята солистка Приморского театра оперы и балета Мария Бочманова, в партии Онегина – солист Михайловского театра Борис Пинхасович. Эта харизматичная пара, практически безупречная в отношении стилистики своих образов и уровня вокальной культуры, и задает то неуемное биение музыкально-драматического нерва, которым наделили спектакль постановщики.