– В школе вы, наверное, играли много пьес Чайковского?

– На самом деле нет. Конечно, я играл в школе Чайковского, но «одним из главных» композиторов он в то время для меня не был. Но его музыку мне хочется слушать всегда, она всегда была мне очень близка.

– В связи со 175-летием Петра Ильича вы стали включать в программы своих концертов больше его музыки?

– Я, как правило, не выбираю репертуар в соответствии с юбилейными датами. Исключение сделал лишь несколько лет назад для юбилеев Шопена, Шумана и Листа, но тогда все-таки отмечалась круглая дата – 200-летие. В наступающем сезоне я буду исполнять Первый концерт и фортепианное трио «Памяти великого художника» Чайковского, что уже не будет связано с его юбилеем.

– Как нужно играть Чайковского, чтобы не «пересластить» – его музыку многие склонны считать полной банальностей и сентиментальностей?

– Я думаю, это просто вопрос хорошего вкуса – как и в исполнении любой музыки.

– В 1988 году вы играли Первый концерт Чайковского с маэстро Гербертом фон Караяном. Помните его замечания во время репетиций?

– Конечно. Когда мы встретились перед репетицией, не успел я сыграть первый аккорд, как Караян сказал: «Я прочел документы, согласно которым Чайковский после самого первого исполнения этого произведения сказал: "Слишком быстро". Сейчас все играют это сочинение слишком быстро – и никакой музыки. А мы с тобой будем делать музыку». После этого я начал играть, и на протяжении всего произведения Караян меня останавливал и требовал замедлить темпы. Мне тогда было всего 17 лет, возражать я не смел... Но на первой же репетиции оркестр был очень недоволен, потому что великий маэстро, стараясь избежать «немузыкальной быстроты», явно впал в другую крайность (думаю, что тут и возраст его играл роль: ведь в 80 лет сердце бьется медленнее). И я помню, как он, в частности, сказал по поводу середины второй части концерта: «Prestissimo ist falsch!» В результате удалось найти какой-то компромисс, и Караян кое-где немножко сдвинул темпы по сравнению с первой репетицией.

– Какую из редакций Первого концерта играете вы? 

– Общепринятую – зилотиевскую. Можно много рассуждать о том, что это не Чайковский и так далее, но все же, я думаю, не случайно подавляющее большинство пианистов, включая всех великих, играли именно ее. Как писал Владимир Жаботинский, «факты, непреложные явления жизни не изменятся от того, будем ли мы одобрять их или порицать. Не порицать и не одобрять их надо, не ставить двойки или пятерки мировому порядку и его проявлениям, а скромненько учиться у них уму-разуму; брать жизнь такою, какая она есть в основе своей, и на этой основе строить наше мировоззрение». Мне кажется, это очень мудрые слова, которые относятся ко всему, и к музыке в том числе.

– А приходилось ли вам исполнять два других его концерта?

– Нет, это не самая любимая моя музыка, за исключением II части Второго концерта.

– На ваш взгляд, насколько велик оказался вклад Чайковского в фортепианное искусство с точки зрения эволюции этого искусства?

– Я с удовольствием играю Чайковского, но, честно говоря, не вижу, чтобы он внес что-то в фортепианное искусство как таковое. Несмотря на такие шедевры, как, например, Первый концерт, фортепианный цикл «Времена года», «Размышление» и до-диез-минорный ноктюрн, главный вклад Чайковского все-таки был не в фортепианную музыку, а в симфоническую.

– Известно, что Чайковский ревностно относился к своему современнику Брамсу, к его музыке, в которой немало стилистического родства с музыкой Петра Ильича. Как вы думаете, в чем крылась причина этой ревности?

– Мне кажется, никакой «ревности» там не было, просто Брамс был Чайковскому чужд, вот и все. Ничего удивительного в этом нет: как известно, Стравинский не любил Вагнера и Скрябина, Толстой не любил Шекспира. И это нормально, у каждого свой вкус, нам всем что-то близко, а что-то чуждо. Можно слышать общее у Брамса и Чайковского, а можно и наоборот. Софроницкому, например, Брамс тоже был чужд, потому что Владимир Владимирович слышал в его музыке академизм, которого не мог ему простить. Я вполне могу представить себе, что и Чайковского отталкивало от Брамса именно это.

– Этим летом в Москве и Петербурге пройдет XV Конкурс Чайковского. Вас не приглашали в жюри?

– Нет, не приглашали, а если бы и пригласили, то я бы отказался. Меня не раз приглашали в жюри разных конкурсов, но я всегда отказываюсь, поскольку не считаю, что в качестве члена жюри могу сделать что-то ценное, чего не могут другие люди, и потому просто не хочу тратить на это время. Как сказал Прокофьев в ответ на предложение Генриха Нейгауза сыграть концерт из собственных произведений: «Да, но ведь это стоит полсонаты». Разумеется, я никоим образом не сравниваю себя с Прокофьевым, но... каждому свое.

– Считаете ли вы, что в мировом контексте этот конкурс – один из самых важных и беспрецедентных по масштабам?

– Об этом я не могу судить, потому что не знаю. Когда-то это, безусловно, было так. Я еще помню те времена, помню, как ходил на Конкурс Чайковского в качестве слушателя в 1980-х годах и какой это был праздник...