Баритон Эльчин Азизов, поющий на этой сцене 17 лет, известен и даровитостью, и хорошей выучкой, и мастерским лицедейством. Меньше знают, что в бэкграунде у него режиссерский факультет Азербайджанского университета культуры и искусства, съемки кино и в кино, годы упражнений в остроумии в КВН-команде «Парни из Баку» и даже — вот кульбит! — управление ресторанами. В тридцать стал брать мастер-классы по вокалу в Зальцбурге. В Москве оказался благодаря Галине Вишневской, пригласившей его учиться в свой Центр оперного пения. Словом, персонаж интересный, от которого — учитывая вышеперечисленное — просто не можешь не ждать сюрпризов. 

Однако ступил он на новую для себя территорию с крайней осторожностью и неотступно держа перед глазами либретто (то, которое сочинил Модест Чайковский, но не все в постановке об этом догадались, продолжая выпевать советский вариант). По открытии занавеса сразу «сказал»: делаю сказку. То есть выбрал ход, лежащий на поверхности, проверенный и снимающий некоторые вопросы. Один после респектов за хорошее цветовое чутье можно было бы адресовать Азизову как автору костюмов: отчего это герцог Роберт и король Рене разодеты так, будто сейчас из пиршественной залы, меж тем как один только что блуждал где-то в лесах, другой невесть сколько добирался до тайного, в дебрях запрятанного гнездышка любимой дочки? Но это излишне. В сказках Иван-царевичи и почивают в расшитых золотом сапожках, и если какой поход — водружают вместе с собой на коня пуды драгоценных каменьев, коими изукрашены их кафтаны. Окрест царевичей — сплошь декоративные поля, леса и хоромы, нарисованные что в слове, что в иллюстрациях почти по трафарету (декорация Альоны Пикаловой, даром что с чужеземным акцентом, не исключение). А еще сказка не требует аргументов, облегчая режиссерскую ношу, и отзывается в каждом сладким привкусом детства, что гарантированно работает на успех любой сказочной постановки у публики. 

Жили-были в новой габтовской соответствующе — без подробностей бытия, характеров, мотиваций и в незатейливых мизансценах. Изъяснялись почти перманентно в «старинной» манере, расположившись на сцене фронтально, чтобы и дирижер был перед глазами, и общаться с публикой никто из коллег не мешал. Но! При этом Азизов потребовал от каждого того, в чем силен сам, — максимально ясного слова и лицедейства, не столько внешнего, сколько выказанного средствами вокала вроде гибкой осмысленной фразировки и богатства интонаций. Ближе всех к идеалу оказались Андрей Валентий — король Рене и Бехзод Давронов — Водемон. Но и одной настроенности прочих на идеал оказалось достаточно, чтобы откровенно декоративный спектакль обрел живое дыхание. Один — ноль в пользу Азизова. И тут же откат: с поэтичностью, которую он, конечно же, разглядел в опере Чайковского и которой мечтал напитать свой сценический опус, у него не задалось. В качельках, подвешенных в беседке, были трогательность и обещание скорой колыбельной — чуда из чудес оперы. Но с ними соседствовал бездействующий фонтан, установленный, как оказалось, для того, чтобы было куда взлететь на крыльях любви поклоннику горячей Матильды. Девы из Иолантовой свиты то и дело выплетали пластические «кружева», отзываясь на перемены темпоритма в музыке, а рядом маячили до смешного бутафорские стражники. На балконе не совсем ловко имитировали игру придворные менестрели, своя игра, на каких только подмостках не отработанная, разворачивалась в небесах: как придет судьбоносный миг — погрузится все в сумрак, потом громыхнет, да с молнией, а по благополучном прозрении героини зальется все светом. Но не от одной неопытности разбивались в пух и прах мечты режиссера о поэтическом строе спектакля. Была преграда повнушительнее — невдохновенный, невкусный, нечуткий оркестр. 

Как возвелась эта преграда — поди разбери. Музыкальным руководителем постановки заявлен Гергиев, дирижером-постановщиком — Антон Гришанин, семь из восьми премьерных показов провел Павел Сорокин, причем в последние два дня по три раза становясь за пульт и каждый раз получая новую вокальную команду. В таком конвейерном режиме нужна недюжинная гибкость, чтобы как минимум держать баланс между ямой и сценой. Сорокин, по крайней мере, на третьем из вверенных ему представлений, такую не выказал. Много чего попало под оркестровый каток. Но особенно жалко двух загубленных хитов. Один — радость всякого зрительного зала, любовный гимн неведомой нам Матильде, исполненный Андреем Потатуриным впечатляюще пылко. Другой хит — гипнотический монолог заморского мага-врача Эбн-Хакиа. Тут экзекуция произошла с помощью исполнителя Александра Касьянова, определенно не созданного для этой партии. Последняя потеря — из по-настоящему катастрофических, потому что в вокальном кружении впадающего в транс мага должна бы открыться важнейшая для понимания оперы идея осознанности выбора в этой жизни. А вместо нее через толщу оркестра прорывались лишь невнятные ориентальные пассажи. И в финале пришлось радоваться достигнутой цели — прозрению умницы и красавицы Иоланты (в достойном исполнении Анны Нечаевой, разве что в дуэтах слишком занятой собой). А опера — не про цель. Она про путь к ней. 

Фото - Дамир Юсупов