Три имени, которые стоит запомнить

Фестиваль Pianissimo, московская часть которого традиционно проходит в Доме культуры «ГЭС-2», завершился в середине августа. И именно со второй его половиной связаны открытия новых ярких имен. Но если в прошлом году среди них преобладали российские, то ныне единственным по-настоящему ярким из наших участников оказался уже вполне раскрученный Дмитрий Шишкин. Открытиями же стали Давид Хачатрян из Армении, Тео Синг из Бразилии и – пожалуй, в первую голову – Чжинву Бэ из Южной Кореи.

***

Впрочем, Давид Хачатрян уже давно учится в России и может считаться представителем нашей школы (его педагог по ЦМШ – Наталия Трулль). Начал он с бетховенской «Аппассионаты», сразу же заявив о себе как о высокоталантливом музыканте. Не сказать, чтобы у 18-летнего пианиста все получилось без сучка, без задоринки. Так, недостаточно рельефно очерченной оказалась вторая часть сонаты, где у него еще к тому же было избыточно много педали. Чрезмерно быстрый темп в финале приводил порой к небрежности фразировки и «проглатыванию» отдельных нот. В целом, однако же, исполнение впечатляло – и драматическими перипетиями первой части, и неистовством финала. Далее Хачатрян (с паузой меньше чем в полминуты и даже не отреагировав на аплодисменты) сыграл Сонату си минор Листа. Как говорила недавно Любовь Тимофеева кое-кому из участников своего мастер-класса, «было очень много хорошего». Конечно, эту сонату можно было бы исполнить с большей тонкостью и разнообразием оттенков и меньшим пафосом. К тому же, у пианиста постоянно скакал туда-сюда ритм, то и дело возникали динамические и темповые переборы. И если у Листа это еще хотя бы отчасти оправданно, то Шопену совсем уж мало показано. Три мазурки с трудом выдерживали этот бурный натиск, и их никак не отнесешь к удачам программы. А пианист еще и поставил мазурки между двумя сочинениями Листа, хотя, вероятно, лучше было бы разместить их между двумя большими сонатами – в качестве своего рода эмоциональной разрядки. Другим сочинением Листа стал «Мефисто-вальс» №1, сыгранный с зашкаливающим выбросом адреналина. Не обошлось, правда, без некоторой толики хаоса, но демонический характер музыки ощущался вполне.

***

Бразилец Тео Синг свою программу не только не перегрузил, но даже в последний момент еще и упростил, исключив из нее Третью сонату Бетховена (третья часть которой, впрочем, все же прозвучала на бис). И, в отличие от Хачатряна, его программа не требовала такой уж особой эмоциональной отдачи. Начал пианист с короткой трехголосной инвенции №5 си-бемоль мажор Баха, прозвучавшей весьма многообещающе. А вот последовавшая за ней Баллада №1 Шопена немного огорчила. Пианист определенно эту музыку чувствует, что явил в нескольких местах, включая начало и завершение, но в его игре почти совсем не было легато, длинного дыхания, многое звучало резко, отрывисто, не по-шопеновски. Зато по-настоящему удалась ему «Бергамасская сюита» Дебюсси. Да, порой хотелось более изысканных звучаний, более разнообразных динамических градаций, но это, наверняка, придет со временем. И уж полностью покорил Синг исполнением родной для него музыки Вила-Лобоса – «Бразильского цикла» и прозвучавшего на бис Valsa da Dor («Вальс боли»). Первый, кстати, написан композитором явно не без влияния Дебюсси, и эти сочинения довольно органично сочетались между собой.

Сингу всего 17 лет, у него за плечами победы на нескольких международных состязаниях и, вне всякого сомнения, большая карьера впереди. Будет очень интересно вновь услышать его несколько лет спустя (в рамках того же фестиваля, а может и на ближайших конкурсах Чайковского или Рахманинова) и посмотреть, как он развивается.

***

Южнокореец Чжинву Бэ – единственный из участников фестиваля, кто составил программу исключительно из произведений русских композиторов. И продемонстрировал в ней удивительное для представителя «глобального Юга» (к тому же, судя по биографии, у российских педагогов не обучавшегося) внутреннее сродство с этой музыкой. Уже прозвучавшие в начале шесть из 18 пьес для фортепиано (op. 72) Чайковского показали со всей очевидностью: перед нами – не просто пианист экстраординарного дарования, но личность со своим лицом и почерком. Никаких готовых формул, все словно бы рождается здесь и сейчас. В Седьмой сонате Прокофьева пианист явил глубину трактовки, точное ощущение самого нерва этой музыки – все то, что редко услышишь у молодых пианистов. Кульминацией программы стала Первая соната Рахманинова, в которой 24-летний кореец мог бы на равных состязаться со зрелыми мастерами первого ряда. Это была одна из лучших Первых сонат, какие доводилось живьем слышать за последние годы. У Чжинву Бэ не было той ярко театральной подачи материала, что подкупала у Александра Кашпурина, или углубленной философичности, как у Юрия Фаворина, у него вроде бы даже и не просматривалось определенной концепции, но вместе с тем подспудно ощущались внутренняя логика и драматургическая цельность. Пианист не столько рассказывал нам некую историю, сколько давал возможность вслед за ним погрузиться в самую гущу музыкального действа, прочувствовать органично перетекающие друг в друга порывы и рефлексии. А сыгранный на бис рахманиновский же Этюд-картина ре мажор (op. 39, №9) воспринимался своего рода послесловием к сонате или даже еще одним «полетом на Брокен»…

***

23-летнего Александра Доронина многие помнят по конкурсу «Щелкунчик». Он успел засветиться еще на ряде состязаний и в настоящее время обучается в Лондонском Королевском колледже у Дмитрия Алексеева. Я его слушал впервые и ожидал многого, но в итоге оказался разочарован. Начал, впрочем, пианист очень даже неплохо. «Гимн весне» Елены Фирсовой и последовавшие за ним attacca три сонаты Скарлатти были исполнены весьма недурно. Немало хороших моментов было и в «Бергамасской сюите» Дебюсси. Но вот Первая соната Рахманинова, которую только накануне потрясающе сыграл Чжинву Бэ… Сказать, будто Доронин играл ее откровенно плохо, было бы все же преувеличением. Отдельные места получались у пианиста достаточно неплохо. Вот только целое никак не складывалось, много было сумбура и откровенных пустот. Да пианист еще и надумал перед ней произнести речь, попытавшись сформулировать содержание сонаты, но лишь обнажил тем невнятность мышления. «Есть некий лирический персонаж, и он испытывает определенные проблемы…» Бедный Рахманинов…

Все-таки прямое общение с публикой – жанр обоюдоострый. Обращаться к залу стоит лишь тогда, когда тебе есть что сказать и ты умеешь это делать. Косноязычие и сумбур в мыслях – плохие помощники.

Гнесинский калейдоскоп

Разговоров с публикой, кстати, немало было и на фестивале «Gnessin Air на Знаменке», и далеко не всегда они работали в плюс. Пожалуй, единственный пример содержательных и при этом лаконичных комментариев явила Ольга Мартынова в программе «Время перемен». Отмечу попутно, что на этом фестивале каждая программа имела свое название.

В рамках «Gnessin Air» также состоялось несколько клавирабендов – три сольных и один дуэтный. Впрочем, клавесин ведь тоже когда-то именовали клавиром, так что с некоторыми оговорками к той же категории можно отнести и дуэт Ольги и Николая Мартыновых с упомянутой программой.

***

Первым из пианистов клавирабенд на фестивале дал Василий Заболотний. В его программе «Незримые пространства» привлекало отсутствие заезженных произведений. Самым популярным среди них оказалась открывшая вечер «Бергамасская сюита» Дебюсси (которую, таким образом, за столь короткий промежуток времени мне довелось услышать трижды). Впечатление было странным, чтобы не сказать негативным. Тут уже ретроспективно и исполнение ее Дорониным тремя днями раньше показалось удачным. То, что мы услышали у Заболотнего, имело мало отношения к Дебюсси и импрессионизму в целом. Столь прямолинейным, почти безоттеночным звуком играть эту музыку – значит, лишить ее главного. Никакого вам мерцания, никакой звуковой магии. «Три бурлеска» Бартока произвели более благоприятное впечатление, но не сказать, чтобы уж очень яркое. Но вот зазвучала Большая соната Чайковского, и пианиста будто подменили. У него вдруг обнаружилась харизма, и он сумел по-настоящему захватить. Правда, звукового напора было, пожалуй, чрезмерно, что особенно чувствовалось в небольшом Органном зале Гнесинки.

После этой сонаты стало понятно, что Заболотний – пианист большого романтического стиля и крупного штриха. Вот и Дебюсси он вольно или невольно «укрупнял», а на самом деле уплощал. Импрессионизм – явно не его чашка чая, как, впрочем, и ранний экспрессионизм (Барток). Чайковский, в принципе, – его материал, хотя, например, «Времена года» или «Детский альбом» в подобной трактовке можно представить себе с трудом. Даже «Размышление», сыгранное на бис в целом довольно впечатляюще, оказалось несколько одноплановым: пианист прямо начал с экстатического состояния, которое здесь, по идее, должно бы возникать лишь где-то ближе к середине. У Заболотнего не наблюдалось процесса, рефлексий, собственно размышления – один сплошной выплеск эмоций.

***

На следующий день свой клавирабенд под титлом «B&B» (Бах и Брамс) давал Юрий Мартынов, выступивший сразу в двух ипостасях: в первом отделении клавесинист, во втором – пианист. Честно говоря, ждал я гораздо большего, зная возможности и художественный уровень этого музыканта. Но, судя по его собственным словам, Мартынов уже почти три года не отдыхал и за отсутствием времени и сил не успел как следует подготовиться. Пострадало главным образом первое отделение, в котором звучали избранные прелюдии и фуги Баха из первого тома «ХТК». Нет, в профессиональном плане все было вполне достойно, но не хватало живой пульсации; чересчур замедленные, чтобы не сказать заторможенные темпы, неотрефлексированный музыкальный текст, казалось, буквально читаемый с листа… Иначе воспринималось второе отделение, когда Мартынов пересел за рояль и сыграл Три пьесы, op. 117 и Четыре, op. 119 Брамса. При том что и здесь некоторые пьесы у пианиста показались немного сыроватыми, общий итог от его Брамса был вполне позитивным. В наибольшей степени Мартынову удались второй из названных опусов и прозвучавшее на бис Интермеццо № 6 из op. 118.

***

Последним в рамках фестиваля стал клавирабенд Владимира Вишневского под титлом «Грани романтизма». Это был едва ли не единственный фестивальный концерт, билеты на который раскупили задолго до даты его проведения. В зале даже пришлось поставить несколько десятков дополнительных стульев. Вишневский еще и консерваторию не окончил, а имидж звезды уже сопровождает его повсюду (вместе с группами фанатов). Если отбросить все внешнее, впечатления от самого концерта весьма неоднозначны. Начав почему-то с Баха («Ария с вариациями в итальянском стиле», BWV 989), в заявленную тему уж никак не вписывающегося, пианист показал, что эти высоты духа ему в принципе не совсем уж чужды. С Шопеном дело обстояло хуже. Вишневский сыграл Полонез № 6 ля-бемоль мажор «Героический» (op. 53), Ноктюрн ре-бемоль мажор (op. 27 №2) и «Анданте спианато с большим блестящим полонезом» (op. 22). Пожалуй, лишь во втором пробивалось местами что-то истинно шопеновское – все остальное игралось жестко и резко, с упором на внешний эффект.

Второе отделение пианист посвятил Листу. Соната си минор во многом ему удалась. Конечно, и здесь его регулярно заносило – бешенные темпы, брутальные пассажи, динамические перехлесты и т. д. Но все же было и немало по-настоящему удачного, что-то главное в этом произведении он ухватил. «Грезы любви» сыграны были довольно неплохо, но искреннее чувство уступило место салонной его имитации, а в трансцендентном этюде № 10 музыкальное содержание потонуло в череде самодовлеющих пассажей. Пеструю череду бисов, включавших и каватину Фигаро из «Севильского цирюльника» Россини (непонятно, в чьей транскрипции), и «Маргаритки» Рахманинова, завершил опять-таки Лист – «Венгерская рапсодия» № 13. В ней тоже было немало впечатляющего, но присутствовала и откровенная небрежность, отличавшая, впрочем, и ряд других номеров программы.

***

Первый из дуэтных вечеров назывался «Моцарт и французы». И хотя в афише первым стояло имя Марианны Шалитаевой, а Якова Кацнельсона – вторым, истинная расстановка сил была ясна еще до начала. Именно Кацнельсон играл главную партию, и делал это превосходно в столь различающихся между собой сочинениях Моцарта («Тема с вариациями» соль мажор, К. 501 и Органная фантазия фа минор, К. 608), Дебюсси («Шесть античных эпиграфов») и Бизе (Семь пьес из сюиты «Детские игры»). Шалитаева играла вторую партию, и ее «голос» редко звучал самостоятельно, зато дуэт у них выходил абсолютно слаженным, даже безупречным. Кацнельсон был предельно чуток и деликатен к своей партнерше, но при этом отнюдь не тушевался и демонстрировал многие из своих лучших музыкантских качеств.

Шалитаева, однако же, регулярно выходила на первый план уже в другом жанре, сопровождая каждое произведение своими комментариями. И здесь можно, пожалуй, посетовать на слишком уж развернутый их характер – иногда они длились дольше самих сочинений. Все это к тому же весьма походило на популяризаторскую лекцию для неофитов, хотя в Органном зале Гнесинки таковых еще надо поискать…

***

Яков Кацнельсон выступил на фестивале также и в ансамбле с певицей Олесей Петровой из Петербурга. И его роль тут никак не сведешь к аккомпанементу: партия фортепиано существовала на равных с вокалом – как в оперной части программы, так и в камерной.

В первом отделении мы услышали арии и сцены аж из восьми опер – русских, итальянских, французских. Олеся Петрова была равно хороша в качестве Иоанны, Любаши и Кончаковны, Сантуццы и Принцессы де Буйон, Далилы, Шарлотты и Кармен. Поначалу, правда, голос ее звучал чересчур мощно для столь камерного пространства, но постепенно певица более или менее к нему приноровилась. Кацнельсон был здесь не просто чутким партнером или даже чем-то вроде камертона для певицы – он добивался на рояле почти что оркестрового характера звучания. Появился он один раз и в сольном качестве, сыграв в середине первого отделения пьесу «Маха и соловей» из «Гойесок» Энрике Гранадоса (вот бы услышать у него этот цикл целиком).

Второе отделение было отдано русскому классическому романсу. Прозвучали по три романса Римского-Корсакова, Чайковского и Рахманинова, а также «Ночь» Рубинштейна. Петрова не раз в этот вечер заставляла вспомнить не только своего педагога Ирину Богачеву, но и ее подругу-соперницу Елену Образцову. И речь, конечно, отнюдь не о подражании, но о музыкально-исполнительском качестве, артистизме и самоотдаче. Кацнельсон вел с певицей своего рода музыкальный диалог, и буквально каждая фраза рояля выглядела очень весомой. Это чувствовала и аудитория: хотя большинство здесь явно пришло на певицу, аплодисменты ни разу не раздались прежде, чем отзвучит последняя нота фортепианной постлюдии.

***

Две барочные программы состояли в значительной мере из сочинений композиторов малоизвестных или даже совсем неизвестных аудитории. В первой – «Время перемен» (рубеж барокко и классицизма в немецких клавирных дуэтах) – для меня новыми оказались два имени из четырех. Не то чтобы я уж очень хорошо был знаком с творчеством Иоганна Маттезона и Вильгельма Фридемана Баха, но их сочинения все же прежде слышал не раз. А вот Кристоф Шаффрат и Иоганн Людвиг Кребс стали настоящими открытиями. Наименее интересной показалась открывавшая программу Соната и сюита для двух клавесинов соль минор Маттезона. Зато дуэты для двух клавесинов Шаффрата и одного из младших Бахов, а также Концерт для двух клавесинов Кребса доставили истинное наслаждение – как самой музыкой, так и исполнением Ольги и Николая Мартыновых. И здесь, кстати, далеко не всегда можно было определить, чья партия главнее, к тому же они еще и неоднократно за вечер менялись местами.

Отдельно надо заметить, что в этом зале звучание клавесина – одно из наиболее адекватных в столице. А Гнесинка еще и располагает двумя прекрасными инструментами (едва ли не лучшими, нежели консерваторские).

***

Через день в том же зале состоялся, пожалуй, один из самых ярких концертов этого фестиваля под титлом «Совершенство барокко». В каком-то смысле его можно считать продолжением программы Ольги и Николая Мартыновых. Последний как раз и стал связующим звеном между этими двумя концертами, среди прочего великолепно сыграв сонату Скарлатти. И здесь, наряду с хорошо известными именами Жан-Филиппа Рамо, Андре Кампра, Георга Филиппа Телемана и Доменико Скарлатти, присутствовали куда менее известные Жозеф Боден де Буамортье и Андреа Фальконьери, а также практически совсем неизвестные Пьетро Паоло Мелли и Джованни Антонио Пандольфи Меалли. Главными героями вечера стали Людмила Фраёнова (сопрано), солировавшая в кантатах Рамо и Кампра, скрипачка Марина Катаржнова, флейтистка Диана Кривенко и уже упомянутый Николай Мартынов. Хорошее впечатление произвели и Константин Щеников-Архаров (лютня, гитара) и Елена Алексеева (виола да гамба). В последнем номере программы к ним присоединились еще и Анна Николаева с Сергеем Сосницким, продемонстрировавшие публике барочный танец в исторических костюмах.

***

Пожалуй, единственной «ложкой дегтя» на фестивале «Gnessin Air на Знаменке» стало обилие свободных мест на ряде концертов. Да, о существовании фестиваля многие просто не знают по причине почти полного отсутствия рекламы. Но ведь и Pianissimo в этом смысле не то чтобы сильно отличается, однако там-то почти все концерты проходят с аншлагом, хотя мест значительно больше. Притом что у «Gnessin Air» цены на билеты гораздо демократичнее. Загадка…