Интереснейшая это вещь — неоконченные опусы. Потому что не просто позволяют, а требуют рисовать для сцены концовки, в идеале органично сопрягающиеся с тем, что успел сочинить автор, или уж предлагающие к имеющемуся интересный контрапункт. А ставят два таких сочинения в один вечер — ищи, к чему бы, имея в виду не только какие-нибудь даты, но и замысел.

На старт, внимание...

В нашем случае, однако, даты все же фигурируют. Первая ласточка, «Женитьба», появилась на фестивале в честь 185-летия Мусоргского в ряду других приношений. Но для Исторической сцены звезду с неба ухватили, представив эксклюзив — нечто невиданное-неслыханное из наследия композитора под названием «Саламбо», а на Камерной решили переворошить прошлое. В том прошлом, когда сцена еще была театром Бориса Покровского, и проглянула «Женитьба». Ставить ее взялись, не скрывая: будем следовать духу и заповедям мастера. Благо нашелся режиссер, который успел поработать в Камерном театре еще при его жизни, — Эдем Ибраимов. Однако такое заявление говорит лишь об эстетике постановки и методах работы, но никак не о легкости задачи. И заповедям Покровского можно изменить, и собственными фантазиями авторский замысел искалечить — даже если без финала его определенность под вопросом. Ибраимов того и другого избежал.

Его «Женитьба» не давала усомниться: все матримониальные хлопоты с участием свахи и шутника-приятеля — только кошмарный сон Подколёсина, пережить события которого в жизни он ни за что не решится. Ровно про это говорил и Гоголь, открывая для своего чиновного нарцисса спасительное окно. Удачу Ибраимова подкрепляла забавная, много говорящая о характере героя декорация и певцы, умело лицедействуюшие в каждой ноте. Одно было плохо: спектакль вышел уж очень короток.

Продолжение следует

Пару далеко искать не ходили. «Женитьбу» с «Игроками» свел еще тот же Покровский, и почему, объяснимо: общего у них немало. В основе — гоголевские комедии, которые оба автора хотели передать слово в слово, но бросили эту затею по собственной воле: у одного исчерпался интерес к лабораторному опыту, второй, сочинив треть оперы, усомнился в реальности замысла — целое грозило растянуться часа на четыре. Оба произведения были дописаны до гоголевских финалов верными почитателями того и другого композитора, но ни Ипполитов-Иванов, ни поляк Мейер переиграть кумиров не смогли. Их «завершенки» в театральный обиход так и не вошли, а вот к оригиналам интерес не угасает, особенно если в календаре какая круглая дата. И даже тут нынешнему соединению опусов судьба благоволила: в  прошлом году почтили Мусоргского, в следующем будем отмечать 120-летие со дня рождения Шостаковича.

Но за пределами этих схожестей пропасть между двумя сочинениями открывалась  огромная. «Женитьбу» автор не инструментовал, а в «Игроках» — изобретательнейший, остроумный, расписанный для тройного состава оркестра «текст», полный головокружительного драйва. В сравнении с этаким пиршеством опыт Мусоргского  (в данном случае в оркестровке Наговицына) — милые музыкальные посиделки. И эти посиделки Дзамболат Дулаев, Руслан Бабаев, Ульяна Бирюкова провели блестяще, разве что пока не избавившись от излишней, возможно, премьерной, ажитации, из которой вытекал некоторый пережим. «Игроки» обещали испытания пожестче. Басовитым слугам, подающим голос не каждую минуту, — что. А вокалисты-игроки могли скоро подустать в азартном беге по нотам, перманентных поисках новых красок, изнуряющих вычерчиваниях изгибов прихотливой фразировки — и подустали, не исключая самого яркого и стабильного из них, Азамата Цалити, певшего заводилу шулеров Утешительного. Однако оркестр, который вел дирижер Айрат Кашаев, летел к финалу, не сбивая дыхания и не путаясь в калейдоскопе темпов, настроений, жанровых крайностей. И долетел. Напомним — к тому, чего в шостаковических «Игроках» нет. А в спектакле есть, и даже в двойном выражении.

Конец уж близок

Один финал придумал режиссер. С полчаса он развивал действие в сценическом темпе moderato, позволяя без спешки и суеты разглядеть во всей красе подробно нюансированную актерскую игру и вкусно поданные подробности жития-бытия персонажей. Но едва запружинило в оркестре остинато, предвещающее кульминацию оперы — игру, понеслась сценическая круговерть. И оказалась она очень кстати. Как, в какую минуту в азартных «скачках» вокруг игорного стола да за байками о виртуозах шулерского дела герой остался в одном исподнем, проигравшись в пух и прах, — потерялось. Тем неожиданнее, настоящим сюрпризом, «выскочила» эта гоголевская концовка, до которой опере бы еще добираться и добираться, и прилепилась сюда как влитая. А режиссер добавил к ней еще и крохотный сюжетец. За пределами последней ноты (отметим важное — балалаечной) вытащится у него из кулис уже не горячая испанка Аделаида Ивановна, в которую он превратил этак ласково поименованную героем колоду карт, а немощная старуха. «Пожалей!», —припадет к былой соратнице Ихарев. А она только захохочет: нет, дружок, Аделаида Ивановна любит удачливых да горячих, способных сообщить жизнь, молодость, страсть и ей самой... Однако как ни занятна фантазия режиссера, настоящий финал не в этом, и придумал его не он.

Завершал оперный фрагмент в 1970-х Геннадий Рождественский, с превеликим пиететом дописавший к оборванному на середине такту еще семь, обнаруженных в клавире и собственноручно им инструментованных. Но сверх того, для спектакля Покровского он предложил еще одну концовку, в которой повторил, подсократив, песню ихаревского слуги Гаврюшки под басовую балалайку, найдя, что она отлично подходит в качестве резюме к «Игрокам». Почему? Верно, разглядел в меланхоличных «бу-бу» про невесть с чего поминаемые Казань-Рязань и в индифферентных «треньк-треньк» в самом низу звукового диапазона вечную русскую тоску и гоголевское «видный миру смех и незримые, неведомые ему слезы», отнесенное ведь и к «Женитьбе» тоже. Остановись Ибраимов в этом моменте, зритель ушел бы в одном настроении, возможно, даже припоминая, где слышал эту тянущую душу тему (а слышал в Альтовой сонате, которой Шостакович прощался с миром). Но нет, не остановился и отпустил публику в другом — под ручку с Фортуной в облике незабываемой Аделаиды Ивановны.