Главная русская опера в Москве вниманием не обижена – идет в Большом, «Геликоне» и «Новой опере»: во всех театрах это спектакли-долгожители (соразмерно истории каждого из трех), пользующиеся неизменным вниманием публики. Что подвигло устроителей фестиваля обратиться именно к этой опере, сказать трудно: возможно, желание вновь продемонстрировать сильнейшего на сегодняшний день исполнителя титульной партии – Ильдара Абдразакова; возможно, амбиции режиссера Сергея Новикова и музрука проекта Ивана Рудина (хотя для фестивального продукта предпочтительнее было бы что-нибудь пораритетней, что-то из тех опер, что не идут ни в одном из московских театров).

Концертный зал для реализации столь масштабного полотна, как «Борис», – не самый лучший вариант, даже если это такой технологичный зал, как «Зарядье». В нем открыли оркестровую яму, орган завесили экраном для видеопроекций, в сцене у Василия Блаженного с колосников спустили гигантский тканевый полог – на него проецировали изображение Покровского собора, – который при появлении царя ниспадал, обнажая внутреннее пространства храма и «приглашая» толпу напрямую пообщаться с правителем; в сцене в Боярской думе полукругом поднялись хоровые станки, превратив царский совет в подобие римского сената.

Однако все равно «чего-то в супе не хватало». В нетеатральном пространстве подошло бы, наверное, более обобщенное, метафоричное решение оперы, зиждущееся на иносказании, эскизных обозначениях. Ан нет: Новиков решает делать своего «Бориса» как костюмную реалистическую историю и ожидаемо проигрывает баратовскому «Борису», идущему в Большом, – превзойти этот образцовый театр-музей, похоже, не дано никому. Вроде бы и костюмы Александра Купаляна не менее прихотливы и роскошны, достоверны и эстетичны, но даже их византийская приторность смотрится одиноко, если не бедненько на пустой циклопической сцене «Зарядья», поскольку нет подобающего сценографического окружения (и неподобающего, по правде сказать, тоже), а видеопроекции (работа Дмитрия Костяева) всего компенсировать не в состоянии и воспринимаются как компромиссный вариант. Вдобавок ко всему в сцене коронации Новиков и вовсе дает видеокадры из аналогичной сцены габтовского спектакля, и у публики возникает разочарование – красоты недодали: вона, оказывается, как должно быть, если делать все «по полной программе»!

Какая-никакая символика в спектакле все же была. Полукругом расставлены красные шкафы-перголы: в их бесчисленных углублениях – свитки. Идею можно интерпретировать так: Борис – царь просвещенный, все у него учтено и под контролем, мудростью свой ум он просветил, того же желает как своим детям, так и народу в целом. Можно и иначе прочитать: Борисово царство – мир доносов и интриг, подложных грамот и фантастических небылиц, которым охотно верит толпа. С этим все более-менее ясно. Но как только публика входит в зал, лишенный занавеса, она видит две исполинские фигуры – льва и единорога. Символы многозначные, имеют место в различных культурах, в том числе и в русской традиции, однако для подавляющего большинства самый очевидный ответ – это герб Великобритании, англо-шотландского союза. Какое отношение заморская держава имеет к Смутному времени – сиди и гадай, тем более что бесконечно ползущие по экрану титры однажды упомянут поздравление королевы Елизаветы царю Борису с восшествием на престол, то есть факт признания британской короной новой русской династии.

С этими титрами вообще был откровенный перебор. Огромное количество текста, поясняющего то хитросплетения политики Годунова, то внешнеполитический контекст его правления, то расстановку сил внутри Русского царства, постоянно «ползло» по заднику-экрану, здорово отвлекая от происходящего на сцене, рассеивая внимание публики, попросту мешая разворачивающейся драме, которая, хотя и повествует об исторических лицах, сама по себе очень условно исторична. Обилием явно излишней информации режиссер словно желал заполнить лакуны постановки, очевидные недоработки, недодуманность многих мизансцен и в целом театрального решения. Существенной работы с актерами увидеть не удалось. Все певцы, включая Ильдара Абдразакова, лицедействовали в силу своих способностей и наработанного опыта – у кого-то (маститых солистов Большого и Мариинки) роли давно и крепко сделаны, у кого-то (зеленой молодежи, только пробующей силы в великой опере) собственного решения нет, они в основном вокализируют на авансцене и ходульно жестикулируют, ибо режиссер не предложил им ничего увлекательного.

В музыкальном плане все оказалось гораздо благополучнее. Большое впечатление произвел Абдразаков – его Борис хорошо известен по выступлениям в Большом, Мариинке и на зарубежных сценах, однако талантливое воплощение, пусть и отчасти предсказуемое, не может не восхищать каждый раз заново: и темпераментная, убедительная драматическая игра, и собственно звучание царственного голоса-колокола буквально завораживали и пронимали.

Из удачного в целом каста артистов-певцов стоит отметить ярко-харизматичного Евгения Акимова (Шуйский), масштабного и органичного Владислава Попова (Варлаам), поразительную в своем актерском хамелеонстве и исключительно интересную по богатой интонационной палитре Екатерину Сергееву (Марина Мнишек).

Дирижерская трактовка Ивана Рудина в общем отвечала классическим традициям прочтения знакового опуса, как и качество звучания Московского государственного симфонического оркестра и Свешниковского хора (худрук Екатерина Антоненко). Вопросы вызывали многочисленные купюры наряду с открытием некоторых фрагментов, редко звучащих в театральной практике и мало что добавляющих общему художественному впечатлению. Чем была продиктована именно такая редакция, понять не удалось, поскольку эти новации не сложились в некую концепцию.